Барбара Пим - Осенний квартет

Заместитель директора (исполняющий обязанности), которому поручили произнести приветственную речь, не знал точно, чем именно занимаются и чем занимались всю свою жизнь мисс Кроу и мисс Айвори. Деятельность их отдела была как бы окутана тайной — кажется, что-то связанное с отчетностью, с составлением картотек. Наверняка об этом никто ничего не знал, но работа была явно «женская», которую легко выполнять при помощи компьютера. Самое главное заключалось в том, что замены им не предвиделось, так как весь их отдел должны были постепенно ликвидировать и сохраняли его только до той поры, пока все, кто там работает, уйдут на пенсию. Материал для выступления оказался малоблагодарным, но под влиянием хереса его можно было использовать с толком.

Заместитель директора вышел на середину комнаты.

— Мы собрались сегодня чествовать здесь мисс Айвори и мисс Кроу, но никто не знает и никогда не знал точно, чем, собственно, они занимались на работе, — смело заявил он. — Они были… да и сейчас остались, все такими же — то есть людьми, делающими свое дело спокойно, втихомолку, в тишине, в тайне, как говорится, творя добро. Добро ? — слышу я, как меня переспрашивают. Да, добро, повторяю я, именно это я хочу сказать. В наше время, когда в промышленности постоянно возникают беспорядки, такие люди, как мисс Кроу и мисс Айвори (фамилии поменялись местами, но это вряд ли имело значение), служат примером для всех нас. Их отсутствие скажется, скажется очень сильно, а замену им мы подыскать и не пытались, но разве кто-нибудь станет отрицать, что они заслужили право на отдых! Мне доставляет большое удовольствие вручить каждой из этих леди от имени нашей фирмы и от штата наших служащих небольшой знак признательности за их долгую и верную службу, вместе с нашими наилучшими пожеланиями на будущее.

Летти и Марсия вышли вперед и получили по конверту с чеком и с поздравительной карточкой, на которой стояла соответствующая надпись; даритель вспомнил, что его ждут где-то на завтрак, и улизнул, рюмки снова наполнили, послышался гул голосов. Как только ходячие темы были исчерпаны, вести общий разговор оказалось нелегко. Вскоре люди, связанные каждодневной работой, разбились на кучки. Для Летти и Марсии было естественно очутиться в обществе Эдвина и Нормана, а последнему так же естественно прокомментировать речь заместителя директора и сделать вывод из всего сказанного, что тем, кто выходит на пенсию, предстоит наводить порядок в автомобильной промышленности.

Марсия обрадовалась, очутившись среди своих, среди тех, кого она хорошо знала. Сталкиваясь с работниками других отделов, она ощущала свою безгрудость, чувствовала, что они догадываются об ее дефекте, об ее ущербности. Но в то же время ей доставляло удовольствие распространяться о себе, наводить разговор на темы о больницах и хирургах, понизив голос, почтительно произносить имя мистера Стронга. По правде говоря, ей было даже приятно говорить «моя мастэктомия», огорчало ее только слово «грудь» и то, что с этим словом связано. Ни в речи заместителя директора, ни в других речах и разговорах об ее выходе на пенсию слово «грудь» не прозвучало ни в одном своем значении (в груди лелеем мы надежду или грудью стоять на страже… там чего-нибудь), а ведь заместитель директора мог бы сказать нечто подобное, будь его речь литературнее.

Все, конечно, знали, что мисс Айвори перенесла тяжелую операцию, но платье, в котором она появилась сегодня — синтетика цвета светло-голубого гиацинта — было на несколько размеров велико для такой тощей фигурки, так что оно скрывало ее формы. Те из присутствующих на чествовании, кто не был знаком с Марсией, как зачарованные взирали на нее — этот странный вид, эти крашеные волосы и пристальный взгляд круглых, как бусины, глаз! Она могла бы служить необычным развлечением, если бы у кого-нибудь хватило смелости завести с ней разговор. Но когда доходило до дела, никто на это не решался. Стареющая, с сумасшедшинкой, накануне выхода на пенсию… Сочетание получалось сложное, и не удивительно, что люди сторонились ее или отделывались самыми пустячными репликами. Трудно было представить себе, как сложится в дальнейшем жизнь этой женщины — немыслимо и даже страшновато думать об этом.

У Летти, напротив, все было до уныния прямолинейно. Даже ее кремовый в зеленых разводах вязаный костюм и только что уложенные мышиного цвета волосы — все было абсолютно выдержано! Летти уже подходила под разряд типичной английской старой девы, которая, выйдя на пенсию, переедет за город, поселится в коттедже, будет жить в обществе себе подобных, примет участие в церковных делах, будет посещать собрания Женского института, займется садом, рукоделием. И на проводах с Летти разговаривали только на эти темы, но ее скромность и воспитанность не позволяли ей признаться, что не поселится она в загородном коттедже вместе со своей приятельницей и, вероятно, проживет до конца своих дней в Лондоне. Летти знала, что человек она неинтересный, и не вдавалась в скучные подробности, разговаривая с молодежью, а та из любезности справлялась о ее планах на будущее. Даже Юлалия, их черная сотрудница, неожиданно одарила ее лучезарной улыбкой. А другая девица с полной, гладкой шеей, прямой, как алебастровая колонна — такую просто невозможно представить за очень уж заземленной работой на должности конторской машинистки или делопроизводителя, — даже она весело сказала Летти, что теперь ей можно смотреть дневные телепередачи, и Летти начала видеть в таком времяпрепровождении одну из главных радостей в жизни пенсионерки. Она не могла признаться этой милой девушке, что телевизора у нее нет.