Александр Кабаков - Камера хранения. Мещанская книга

Хуже всего складывалась судьба сменившей хозяев посуды. Ее хрупкая сущность подталкивала к самоуничтожению, и звон разбиваемых сервизов непременно вливался в прочую музыку революции…

Потом, как говорится, прошли годы, потом годы стали считать на десятки и пятерки поражения в правах…

Вещи снова сменили хозяев, снова полетели на пол фарфор и хрусталь…

И наконец настала передышка, кого-то выпустили, кого-то не посадили, хотя вполне могли бы, дали однокомнатную малогабаритку, пошли гости…

Тут и понадобились уцелевшие черепки и всё-всё-всё, в чем можно подать на стол то, что удалось достать…

Я попытаюсь вспомнить эту сервировку.

Оливье делали много, так что очень кстати была огромная кузнецовская супница из сгинувшего сервиза на 48 персон. Раскладывали салат мельхиоровым, неизвестного назначения черпаком, инициалы на котором не совпадали с теткиными. Небольшая селедочница со стертой, вроде бы мейсенской маркировкой отлично легла под шпроты «елочкой». Что до икорницы, то в нее как раз полностью вывалилась банка крабов, слегка пересохшая камчатская chatka вместе с солоноватым соком и прокладками из вощеной бумаги.

В хрустальную вазу для фруктов, настоящую баккара, положили домашнего маринования огурчики и чуть не разгрохали, когда все одновременно потянулись за лучшей в мире закуской.

Водку – в граненые лафитнички из Гуся-Хрустального: похоже, что была заказана партия для вокзальных буфетов первого класса. Вино – под кокетливое дамское «хватит!» – в ликерные «наперстки». Коньяк – в узкие фужеры для шампанского. И цветные, сапфировые и рубиновые, резные кубки неизвестно для чего стоят посреди стола пустые…

А теперь – чай! Из кобальтовых чашек, и сахарница тоже синяя, и заварочный чайник, вот только крышка его из гладкого желтоватого тяжелого фаянса… Правда, кое-кому чашек не досталось, приходится по-железнодорожному обжигаться тонким стаканом в жестяном подстаканнике с выштампованным паровозом, или Кремлем, или флагами вперемешку с пушками. Иногда подстаканник может оказаться серебряным, подаренным к юбилею…

Тарелки же почти все десертные, уродливо кривые, буро-серые с буро-зелеными листиками по краю и суровой надписью «Общепит»…

Как они попали в приличный дом?! А вот так и попали. Как вилки и ножи с чужими инициалами, как осколки чьего-то сервиза, как черепки жизни. Все так или иначе кем-то ворованное.

Но, если честно, – мы совсем не думали об этом тогда.

Ильф и Петров в своих путевых записках «Одноэтажная Америка» описали как одно из поразительных явлений распространившуюся в тридцатых годах молодежную американскую моду ходить даже в холодное время и под дождем с непокрытой головой. Именно моду и именно молодежную. А старшее поколение в Новом Свете, как и в Старом, включая страну окончательно победившего все обычаи социализма, еще и в пятидесятые годы не мыслило появиться на улице без шляпы (почтенные буржуа-служащие) или кепки (пролетарии и кое-кто из богемы). Здороваясь со знакомыми, воспитанные люди приподнимали щепотью, за переднюю выпуклую складку шляпу или за козырек кепку. В Америке полагалось снимать головной убор в присутствии женщин – впрочем, в офисах женщин за женщин не считали и ходили при них в шляпах…

С непокрытой головой не появлялся на людях и слабый пол, что в СССР, еще не вполне переставшем быть Россией, поддерживалось традициями всех главных и не совсем истребленных религий – православия, ислама и иудаизма. Впрочем, работница в повязанной углом назад косынке, как правило, из красного коммунистического ситца, или модница в шляпке, державшейся на прическе с помощью десятка шпилек, меньше всего думали о конфессиональных правилах – просто непокрытая женская голова считалась неприличием с давних времен, и никакие революционные перемены это не отменили.

Следует особо отметить: шляпы и шляпки, кепки и косынки носили не ради защиты от холода или дождя – их носили исключительно по традиции, как, например, и галстуки, давно утратившие первоначальную функцию защиты груди и шеи от ветра, и в качестве бесполезного, но важного элемента официальной мужской одежды дожившие до нынешних дней…

Итак, шляпы.

Самое удивительное заключалось в том, что их, одни и те же, носили круглый год. Фетровое или – с бархатистой поверхностью, подороже – велюровое сооружение было опоясано по линии перехода тульи в поля лентой из рубчатого плотного шелка, называвшегося «репс». В жару фетр и велюр промокали по́том насквозь, так что мужчины, не слишком следившие за собой и просто не имевшие материальных возможностей, а потому не менявшие шляпу каждый сезон, ходили с некрасивыми разводами на шляпной ленте. Разводы эти были безошибочной приметой старых неряшливых холостяков и не придававших значения внешности, не от мира сего ученых мужей… К слову: приверженность образованного сословия шляпам породила популярный в тесноте общественного транспорта упрек «а еще шляпу надел!».