Владимир Сорокин - Пир

– А пива нет?

– Есть! – тряхнул взмокшей челкой официант. – Два, три?

– Четыре, – расслабился Володя. – И всем по бифштексу.

– Мороженое есть? – надела черные очки Витка.

– Нет… – Официант чиркнул карандашом в книжке и вывернулся жирным тюленьим телом к сдерживающей очередь буфетчице. – Любань, еще одного!

– Может, не на-а-до? Ведь нам так ую-ю-тно! – пропела Оля, закуривая последнюю сигарету, но по проходу уже шел шоколадный от загара мужчина в белых брюках и голубой рубашке.

– Здравствуйте, – улыбнулся он всем троим сразу, садясь и быстро заглядывая в глаза.

Он был никакой, без возраста, с плешивой головой.

«Ветеринар», – обозначил его Володя, забирая сигарету у Оли.

«Дынин», – вспомнила Оля персонажа фильма «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен».

«Холостяцкий притырок на пути с курорта», – скривила красивые губы Витка.

Официант, бормоча что-то, вспомнил про него, повернулся, но плешивый протянул ему трёшку:

– Мне ничего, пожалуйста.

Официант взял деньги, непонимающе нахмурился:

– Ну, а…

– Ничего, ничего… – тряхнул незнакомец пальцами с обгрызенными ногтями. – Я просто посижу… немного.

– Ну, а… Попить? Пивка? «Псоу»? Коньячок «Арарат»…

– Ничего, ничего.

Официант молча уплыл на кухню.

«Ветеринар, но с припиздью, – покосился на незнакомца Володя. – Наверно, сибирский валенок. Зиму тихо горбатился, летом поехал на юга мошной трясти».

«От жены из купе сбежал. – Оля забрала сигарету у Володи, затянулась. – Дал бы лучше нам три рубля. Володька последнюю пятерку щас просадит, приедем, в доме шаром покати, предки в санатории, неделю жить еще, ужас…»

«Окрезел чувачок на юге, вот и мучается дурью. – Витка посмотрела в окно. – И почему у таких козлов всегда много денег?»

Поезд полз по знойной Украине.

– Что-то как-то в этом году совсем уж лето жаркое, – заговорил плешивый, норовя заглянуть троим в глаза. – Неужели и в столице нашей родины такая температурная катастрофа?

– Понятия не имеем, – ответила за всех Витка, брезгливо глянув на его ноги.

– Вы где отдыхали? – улыбался мелкими нечистыми зубами плешивый.

«В пизде!» – ответил про себя Володя, а вслух произнес:

– Знаете, мы перегрелись и спать хотим. А когда мы хотим спать, то мы всегда хотим есть и совсем не хотим разговаривать.

– Сиеста, значит? – заискивающе прищурился плешивый.

– Сиеста. – Володя погасил окурок, вспомнив так и не дочитанный им роман с аналогичным названием.

– А у меня наоборот, – пригнулся к столу незнакомец, словно обреченный к плахе. – Как только перегреюсь – сразу такая бодрость появляется, такая сила в теле, что вот, представьте себе, если бы сейчас вот здесь в полу вот этого самого вагона было вделано такое вот большое стальное кольцо, которое…

Вдруг он осекся на полуслове и оцепенел, словно укушенный змеей. Официант поставил на стол три тарелки с пережаренными кусками мяса, обрамленными заскорузлыми палочками картофеля «фри», перьями укропа, вялым зеленым горошком и тремя жареными яйцами. Яйца, правда, не были пережарены, не растеклись и выглядели довольно аппетитно. Из двух карманов нечистого белого халата официант выудил четыре бутылки холодного симферопольского пива, громко поставил, открыл и уплыл дальше.

«Слава труду! – Володя облегченно взялся за не успевшую вспотеть бутылку. – Сейчас бы он нам проел плешь с этим кольцом в полу…»

Пиво потекло, зашипело в стаканах. Трое взяли стаканы и отпили: Володя – жадно, залпом, до ломоты в зубах, Витка – не торопясь, с удовольствием, Оля – как всегда, хладнокровно, так как заставить внутренне затрепетать ее могло только полусладкое шампанское.

Забыв про замолчавшего соседа, трое набросились на еду. Не ели ничего они с самого утра, а вчера после отправления поезда и до глубокой ночи выпили в купе пять бутылок «Мукузани» и залакировали одинокой четвертинкой «Русской» местного разлива, что сегодня сказывалось на настроении.

Ели, как и пили, по-разному.

Володя, густо посолив и поперчив яйцо, подцепил его на вилку, отправил в рот целиком, и, проглатывая, запил пивом; затем, нанизав на вилку три палочки картошки, воткнул ее в жесткое мясо, отрезал приличный кусок, положил на него ножом пять горошин, отправил всю конструкцию в рот, запихнул вслед кусочек белого хлеба и стал жевать, глядя на ползущие за окном провода и думая о том, что бы было, если б Брайен Ферри и Брайен Ино вдруг взяли да и объединились в группу.