Алексей Смирнов - Лето никогда

С клуба сняли замок, внутри занимались последними приготовлениями. Скауты порывались заглянуть в окна, но шторы предусмотрительно задернули, и мальчики разочарованно слезали с приступок, рассматривая ладони в поисках коварных заноз. Иногда из клуба кто-то выходил – вожатые, медсестра, врачиха, и даже начальница дважды нарисовалась на пороге; в эти секунды удавалось увидеть то немногое, о чем и без того давно знали: аккуратные ряды стульев с нависшими колпаками, от которых тянулись толстые провода.

Завтрак не задался, никто не ел. Запеканку с ежевичным вареньем – блюдо, считавшееся в «Бригантине» роскошным и редким – уносили нетронутой. Половина стаканов осталась пустой, в них вовсе не стали разливать чай, чтобы не пачкать напрасно. Дежурные, свалив несъеденное в кучу и не слушая криков стряпух, сорвали передники и поспешили на свежий воздух. Там они присоединились к парочкам и троечкам, которые бродили, не зная, чем себя занять. Привычные мероприятия отменили, и никто не находил себе дела, оглушенный свободой.

Но дело нашлось само собой. Не прошло и десяти минут, как скауты облепили забор со стороны, откуда открывался вид на большую дорогу. Одетые празднично, они напряженно следили за поворотом. Смотреть было не на что; станция, прятавшаяся за лесом, молчала, но те все равно смотрели, пока не дождались компании скинов. Местные ковыляли вразвалочку – не то в морскую, не то в блатную; они размахивали голыми руками, а кожаные черные жилеты угрожающе сверкали на утреннем солнце. Предводитель привычно нагнулся за камнем, поднял, подбросил в руке; скауты молча наблюдали за его действиями. Вероятно, скины что-то почувствовали. Сегодня был не их день. Вожак встретил взгляд Степина, который оседлал острые колья и молча пошлепывал по доскам дохлой лягушкой, болтавшейся на веревочке. Скин замахнулся и сделал вид, будто бросит, но Степин не шелохнулся.

– Смотрите у меня, – верзила погрозил пальцем и круто свернул на какую-то ненужную тропку. Ватага, преувеличенно шумя, потянулась за ним.

Степин не сводил глаз с поворота.

– Последний раз грозились, – заметил кто-то.

– Правильно, – поддержал говорившего следующий, столь же неотличимый от прочих пилоток и шортов.

Дальше молчали, объединенные непродуманным знанием нового.

Но вскоре за лесом свистнуло, зашумело и опровергло крепнувшую убежденность в том, что, может быть, и нету там, за рощей, никакой станции, а есть Ничто, которое живет повсюду, где не видно. Через пять минут из-за поворота вывернули первые отцы, нагруженные поклажей. Матерей не было. Так требовали правила родительского Дня. Двое уже издали махали руками, другие поправляли рюкзаки и прибавляли шагу. Длинный, сильно лысый мужчина на ходу вынул очки и, не снижая скорости, всмотрелся в облепивших забор подростков. Тех становилось все меньше; кучка Дьяволов, издалека похожая на веселые нотки из простенькой партитуры, осыпалась и весело зачирикала, словно тут был мультфильм; на самом же деле они, разглядев, кто идет, пронзительно вопили от радости и убегали к главным воротам.

Лысый очкарик оказался родителем Жижморфа, и тот, не расставаясь со всем осточертевшим мячиком, восторженно запрыгал.

Букер мрачно сполз в песок и начал ковырять в нем первой попавшейся щепкой. У него не было часов, но он был твердо уверен, что времени прошло черт-те сколько; надежды таяли. По воскресеньям поезда ходят часто, успокаивал он себя. Отец уже в пути. Нагрузился котлетами и компотами, выпил пива и едет сейчас, развлекаясь газетой. Нет, осадил себя Малый Букер, его отец никогда не читал газет и не упускал случая презрительно отозваться о журналистах. Люди, которым следует писать не в стол, а в другое место – так выражался Большой Букер в часы досуга, смахивая со стола красочные издания, которые мать покупала ради глупых кроссвордов и сканвордов.

Снова свистнуло, и Букер прильнул к забору. Он сосчитал до ста, и сердце его екнуло при виде первого гостя, вышедшего из-за рощи – не тот. Второй, четвертый, седьмой… Вот же!

Большой Букер бодро шагал по дороге. Он двигался чуть ли не вприпрыжку, хотя авоськи его, судя по тому, как он постоянно менял руки, были весьма тяжелы. Малый Букер отчаянно замахал, и отец неловко взмахнул в ответ. Тот почему-то испугался, что отец перейдет на бег – вообще, Большой Букер шел как-то странно, в нем никогда не было легкомысленной прыти. В походке отца сквозила наигранная живость, фальшивое счастье. Букер Малый этого не понял, и только едва ощутил, но сразу поспешил избавиться от чувства несоответствия: спешил он неспроста, не желая признаться себе в том же чувстве, которое сидело в печенках уже неделю. Будут недомолвки и странности – по крайней мере, пока не разрешится главное.