Виктор Смирнов - Заулки

Где— то неподалеку проходит патруль, сапоги звонко ломают льдинки, слышны молодые голоса солдат. И хоть комендантского часа давно уже нет в Москве, Серый предпочитает переждать в темном углу, в тени какого-то двухэтажного барака. Ночь остужает Димкину голову. Который же это час? Серый достает из кармана свой «цикач» -летчицкие часы с ярко светящимися цифрами и стрелками.

— Три.

Значит, он, Димка, играл целых четыре часа или больше. Какие-то чудеса в этом темном доме с конусом света — там по-другому время идет, что ли?

— Слушай, Серый, а сколько я там проиграл?

— А сколько у тебя своих было?

— Ты же знаешь. Рублики. Шестнадцать.

— Ну, значит, моих пятьдесят уплыли у тебя. Да ерунда. Ты сколько стипендии получаешь?

— У нас на курсе стипендия двести тридцать рублей, — отвечает Димка — и это чистая правда. Он не добавляет только, что стипендии этой не получает.

— Ну, так мне скоро отдашь.

— А Чекаря деньги? Сколько их было?

— Да кое-что было, — равнодушным тоном говорит Серый. — Тысяч восемь, я думаю. Может, немного больше.

— Сколько?

Нет, эта ночь ему снится! Не было темного дома, рулетки, согнутых спин, не было барака-общежития с фонтанчиками из-под пола. Это он спит в уютнейшей каморке милого, прекрасного, доброго Евгения Георгиевича, в чудном доме с его симпатичными обитателями, и снятся ему всякие рулетки и бараки. Но ночной ветерок так свеж. А руки, если и поднести к лицу, пахнут плексигласовыми фишками и деньгами.

— Тысяч восемь с прицепом, — негромко добавляет Серый.

Он, Димка, держал в руках сумму, о которой и думать раньше не смел. Тысяч восемь — да этих денег ему хватило бы, если экономить, до окончания учебы. Бабка в селе, работая санитаркой на ветпункте, в креозоте и навозе, среди всяких этих чумок, чесоток и клещей, получает в месяц триста восемьдесят — и все соседи ей завидуют, это настоящие деньги, которые каждый месяц держишь в руках, а не начисления на трудодни: то ли будут, то ли нет. Это сколько ж бабке надо мыть цементных полов и боков коровьих, чтобы заработать такую кучу денег? Бежать надо обратно в темный дом, отыскивать Драного Жоржа, трясти его за ворот! Вдвоем с Серым, может, они справятся.

— Серый, не мог я проиграть столько. Надули меня. Или эти, вокруг, деньги растащили!…

Приятель смеется в ответ. Они уже подходят к общажке. Она темна, как брошенное судно. Несколько бродячих псов мелькают на помойке, рыщут, как шакалы, хрустят мерзлой картофельной кожурой.

— Студент, в этой игре никто копейки не возьмет. Там есть люди — следят. Знаешь, что бывает, если хоть рубль чужой сунешь в карман?

— Что?

— Трюмить будут. А потом вытащат подальше, на помойку, и бросят. Утром милиция найдет.

— Это как — трюмить?

— Ногами бить. Но не как попало, а с толком. Чтобы была одна котлета.

Димка вспомнил — он видел однажды коротко остриженного человека, которого утром подобрали милиционеры и пробовали усадить его в извозчичью пролетку. Найденный был чудовищно синего, не имеющего ничего общего с человеческим, цвета. Они усаживали его, как тряпичную куклу, поддерживая руки, ноги, голову. Стриженый дышал, но глаза его смотрели бессмысленно и тупо. И извозчик, и милиционеры понимали, что имеют дело с человеком, который жить не будет. Это Димка хорошо ощущал.

— А этот, сам Драный Жорж?

— Он водила. Не веришь ему — не играй. Димка стонет:

— Серый, как же я Чекарю такие деньги верну?

— Чего ты мычишь? — возмущается Серый. — А еще играл как настоящий. Чекарь же сказал тебе — на «американку». И ничего такого не потребует с тебя. Кроме трепа. Он к тебе хорошо относится, Чекарь. Повезло. Я и не знал, что вы знакомы. Вот если б я брал деньги, он бы с меня содрал…

— Что?

— Мало ли что? Может, в форточку куда-нибудь залезть. Может, чего похуже. Тут не отвертишься.

— Никак?

— Никак. Тут похуже будет, чем трюмить. Димка ежится, пробирает его холод.

— А если Чекарь передумает? И с меня что-нибудь потребует?

— Чекарь-то передумает? Ты что?

Димка успокаивается. Они тихо обходят, барак, направляясь к черному ходу. В коридоре на стуле, свесив голову с седыми грязными прядями, спит истопница. Она вздрагивает от храпа. Не зажигая света, они стелют на проволочные койки одеяла.

— Жрать хочешь? — спрашивает Серый.

— Очень, — признается Димка. Чувство голода, после того как он пришел в себя на морозце, жжет его внутренности.

— Я тоже, — говорит Серый. — Не подумали мы… Он ворочается, укладываясь поудобнее.