Виктор Смирнов - Заулки

Серый куда-то исчез. Что ж, идти к куче пальто, отыскивать на ощупь свой перелицованный довоенный ратин, шапчонку и идти в ночь, к общежитию какого-то техникума, где из-под пола брызжет вода?

Германн, подросток, князь… ну… этот… — какие-то неясные литературные фигуры игроков мелькают в воображении Димки. Белые манжеты, сюртуки, свет свечей, столики на гнутых ножках, пистолеты. Боже мой, он, Димка, был почти в этом мире. Во всяком случае, среди тех же великих страстей. Серый выходит из какой-то боковой двери, замечает Димку и останавливается, словно бы зная, что студент сам бросится к нему. Димка хватает его за рукав:

— Серый? Ты выиграл?

— Тот смеется, выворачивает наизнанку карманы брюк. Только связка ключиков и отмычек падает с лязгом на пол. Серый поддевает ее носком сапожка, подбрасывает и ловит на лету.

— А взять неоткуда? Серый пожимает плечами:

— Может, и дадут. А под что?

— Как под что?

— Ну, что у тебя есть? Учебники? — Он смеется. — Ну, под часы, хочешь, Студент?

Он хорошо знает, что у Димки нет часов. Мама; передавала ему со знакомой какой-то старенький «Мозер», но, увы, знакомая исчезла с часами.

— А на «американку» пойдешь?

— Какую «американку»?

— Как в споре. На желание. Проиграешь — деньги можешь не возвращать, но желание выполни. Димка мнется:

— Мало ли какое желание?

Серый пританцовывает.

— А это уж какое будет. Не я деньги дам, у меня нету. Кто-нибудь из этих… Может, заставят под столом кукарекать или на лекции тряпку в профессора бросить — я не знаю. Тут народ знаешь какой! Не деньги ценят, а шутку. Игра есть игра: если будешь только богатеть, голову проломят свои же.

— А ты обещаешь, что без позора?

— Без позора — это точно. А хулиганство какое — вполне возможная история.

— Давай!

— «Давай»! — дразнит Серый. — Я не банк. Тут еще заинтересовать человека надо. Он смотрит на Димку, изучая его.

— Есть, пожалуй, маза. Погоди…

Он исчезает в двери. Через несколько томительных, ужасных минут, когда рядом дышит игра, кто то невнятно смеется, кто-то приглушенно ругается и кто-то, отошедший от стола, роняет мелкие деньги из зажатого в горсти кома, Серый возвращается, а следом за ним мягко, неслышно ступает человек, с щелочками-глазами, внимательный и вкрадчивый. В улыбке его — ножевой, металлический всплеск отраженного фиксами света. На шее белый шарф.

Это Чекарь!

Чекарь разглядывает Димку. Разводит руками.

— Надо же — Студент! — Он поворачивается к Серому, говорит строго: — Что же ты не объясни толком кто?

— А я знал, что ты его знаешь? Чекарь трясет Димку за плечи. Говорит своим мягким акающим и приветливым говорком:

— Здорово, Студент! Рад видеть. Новое что-нибудь написал?

— Нет еще.

— Зря. Зря. Пиши. И мою просьбу не забудь. Он ловко стихи тискает, — объясняет Чекарь Серому. — Сам причем, свои.

Серый с уважением смотрит теперь на Димку — так, во всяком случае, кажется. Да и как еще он может смотреть — Студент с Чекарем знаком, тот его за талант ценит. Не фуфлы-муфлы. И девчонка улыбается, видя, как Чекарь трясет Димку.

— Ладно, о чем тут говорить. — Чекарь вынимает из кармана деньги, ровно сложенные, аккуратными пачками, пересчитанные. — На, Студент, побалуйся.

— А сколько тут?

— Выиграешь — отдашь, — уклоняется от ответа Чекарь. — Ну, а не выиграешь… — он смеется, щуря голубенькие острые глазки, — заставлю тебя на «американку»… рассказать чего-нибудь, сочинить… делать ничего не заставлю. Вот, при Сером обещаю и при ней. — Он кивает в сторону девчонки. — Слов потребую, только слов.

Димка знает, что Чекарь блатной, но знает также, что обязательность у них ценится. Впрочем, что бы то ни было, на этот раз Димка выиграет. Нечего и сомневаться. Он сует деньги в карман — не пересчитывать же. Это не стипендия.

— Погоди, — останавливает его Чекарь. Димка холодеет: неужели передумал?

— Ты из-за выигрыша будешь или из-за игры?

— Из-за игры.

— Молодец — расцветает Чекарь. — Настоящий парень, не только стихи тискает. Играй!…

Люди, склоненные плотной массой над столом, словно почувствовав, что Димка теперь снова в игре, легко подаются, расступаются, и он оказывается у рулетки. Никто не озирался, не наблюдал за Димкой, они как будто спинами, головами, плечами почувствовали увесистость Димкиного кармана и приняли его в свою среду. Их масса втянула Димку и сомкнулась. Кто-то выходил за это время, кто-то входил, но масса оставалась неизменной, с ее винно-табачным азартным неровным дыханием, колыханием, возгласами. Может, кто-то успел застрелиться, повеситься, утопиться, кто-то успел стать обладателем раздутого денежного кома?… Это не влияло на груду тел у стола. Кто они? — мелькнуло в Димкиной голове. — Оказавшиеся не у дел фронтовики, не знающие, как пристроиться в новой жизни, бандюги, спекулянты, рыночные торговцы, взяточники, обладатели честных, но живущих лишь мгновение зарплат? Мелькнуло — и исчезло. Здесь, видно, не принято рассматривать друг друга, разговаривать, здесь живут только в конусе света, падающем ровно на стол — и ни на метр дальше. Кто, как, откуда — за такие вопросы можно и поплатиться. Ну и ладно, и ладно. Главное, что он, Димка, вновь в конусе, он ощущает над своей макушкой тепло ослепительной двухсотсвечовки.