Мигель Сильва - Избранное

Твои расширившиеся от ужаса глаза, Инес де Атьенса, видят только смерть, одну только смуту и смерть, сталь и смерть, жестокую из жестоких смерть для дона Педро де Урсуа, жестокую из жестоких смерть для тебя, и ты не должна, не можешь, не хочешь ее отринуть. Предреченье клейкой влаги, что переливается перламутром на твоей ладони, столь ясно и ужасно, что у тебя коченеют кости. Ты отчетливо видишь лица и профили, которые вчера, в день прибытия, едва успела различить. Здесь Лоренсо Сальдуендо, Хуан Алонсо де Ла Бандера и мулат Педро Миранда, все трое они алкают твоего тела, точно хищники в гоне. Здесь Алонсо де Монтойя, которого дон Педро де Урсуа велел заковать в кандалы за то, что тот отказался добровольно идти в поход, дон Алонсо де Монтойя из-за решетки следит с неубывающей ненавистью за каждым твоим шагом. Здесь жеманный льстец дон Фернандо де Гусман, дон Фернандо де Гусман рассыпается в хвалах твоей красоте и славословит отвагу дона Педро де Урсуа; какие намерения скрываются за церемонными ужимками дона Фернандо де Гусмана? Здесь некрасивый и хромой сержант Лопе де Агирре, сержант Лопе де Агирре, который никогда на тебя не смотрит.

С лихвою накричавшись и отпустив немало проклятий, отчалили мы от верфей двадцать шестого сентября, в день святого Сиприано. Отец Энао поясняет, что святой Сиприано был языческим ведуном, милостью божьей обращенным в христианство. За это император Диоклетиан повелел его обезглавить, и поделом, полагаю я. Но зато четвертый день нашего плавания приходится на праздник святого Михаила-архангела, покровителя города Оньяте и моего, Лопе де Агирре, ангела-хранителя. Вот этот святой впрямь ясный и праведный, всегда послушный воле божественного провидения, тебе я вручаю себя, дабы ты защитил меня в превратностях плавания и помог мне избавиться от заклятых врагов моих, нынешних и грядущих.

Еще до отплытия на головы нам обрушилось столько бедствий, будто злокозненный демон обрек нас навеки отчаяться в этой унылой болотистой речной заводи. Самой большой невзгодой было, что растрескались корабли капитана Хуана Корсо. Одиннадцать судов было у нас, и немало поту пролили мы за долгие месяцы, пока их строили. Шесть из них разошлись по швам сразу же, как только их спустили на воду, вода хлынула в щели, деревянные борта рассыпались, что пук соломы, плоскодонки поболтались немного у берега и пошли ко дну. Капитан Хуан Корсо винил во всем и клял долгие месяцы стояния на верфях, пока хищные зверьки вили норы в пустующих трюмах и суда мокли под яростными, как при всемирном потопе, ливнями, а потом прокаливались на прибрежном песке в ожидании дона Педро де Урсуа, который все никак не возвращался. Дабы освятить своим присутствием спуск на воду своего флота, губернатор вышел из шатра, где донья Инес денно и нощно терзает и ублажает ему душу и иные части тела. И по мере того, как плоскодонки одна за другой шли ко дну, твое лицо, дон Педро де Урсуа, становилось из румяного желтым. Страх, что развалится и бригантина, вырвал у тебя такие проклятия и ругательства, какие к лицу лишь кучерам и отступникам, ты даже словесно нагадил на бога, падре Энао от ужаса трижды осенил себя крестом. Еще немного, и ты бы вонзил шпагу в брюхо капитану Хуану Корсо, как сделал бы я на твоем месте, ибо иного этот сукин сын не заслуживал. Ты же удовольствовался тем, что велел заковать его в кандалы, но назавтра освободил и послал без промедления чинить сгнившие корабли. Вот он и мечется теперь, капитан Хуан Корсо, точно буйный помешанный, сталкивает в реку индейцев, заставляя их вылавливать из воды доски, надрывается-кричит на плотников, кузнецов и конопатчиков, весь до ресниц в глине, ночами не смыкает глаз, понукая негров сменять друг друга. Я же, привыкший спать мало, а то и вовсе обходиться без сна, тоже бодрствую ночами, мне забавно смотреть под луною на негров, отлынивающих от дел, и слушать, как в темноте — тататао-тататао — распевает птаха, не дает задремать капитану Хуану Корсо.

И наконец свершилось, как говаривал в Оньяте священник, брат Педро-мученик, наконец в день святого Сиприано нам удалось вырваться из этой позорной трясины. От одиннадцати новеньких судов у нас осталось две бригантины и три плоскодонки, латаных-перелатаных, грозящих того и гляди снова уйти под воду. Взамен же потерянных с нами вышли в плаванье более двух сотен плотов и каноэ. Наши лесорубы свалили самое огромное из виданных нами деревьев и из его ствола вытесали небывалых размеров каноэ, какое еще никогда не бороздило ни одни воды. На столь необычном челне разместился губернатор Педро де Урсуа со своими друзьями и лучшими командирами. Этот разношерстный и многочисленный флот раскинулся от берега до берега, и мой склонный к точности товарищ Педро де Мунгиа ведет счет: 400 испанских солдат, 24 темнокожих адъютанта — негры и мулаты, 600 человек прислуги — индейцы и индианки, кроме того, 14 белых женщин вышли с нами в плаванье (не считая доньи Инес де Атьенса и моей дочки Эльвиры, которые не белые, а метиски). Остальной груз — тюки с одеждой и постелью, кухонная утварь, всевозможное оружие и щиты, бочки с порохом и с вином, гитарные переборы, собачий лай, несчитаные козы и овцы и неизвестно сколько коров и телят, а также 27 лошадей с доброй сбруей, уж этих-то я сосчитал с превеликой точностью.