Жауме Кабре - Я исповедуюсь

– И все?

– Ну… Да.

– Ты опять не нашел ни души, ни чего-нибудь сто́ящего?

– Ни души, ни чего-нибудь сто́ящего. Но ведь ты знал это!

– Я знаю, в чем дело: тебя бесит, что твои книги разносят в пух и прах. А мне вот они нравятся! Что скажешь?

После этой декларации принципов Бернат долго не докучал Адриа своими текстами. Он издал три книги рассказов, которые не перевернули мир каталонской литературы и, очень вероятно, не тронули до глубины души ни одного читателя. И вместо того чтобы быть счастливым, играя в оркестре, он всегда находил повод быть несчастным. А я тут со своими лекциями о том, как быть счастливым. Как будто я в этом специалист. Как будто это обязательная дисциплина.

Занятие шло нормально и даже, скорее, хорошо. Я говорил о музыке, которую писали во времена Лейбница [275]. Я перенес слушателей в Ганновер конца семнадцатого столетия и поставил им музыку Букстехуде [276], а именно вариации арии «La Capricciosa» (BuxWV 250) для клавесина, и попросил их быть внимательными: не напомнят ли эти арии им некое более позднее (но ненамного) произведение одного более известного музыканта? Молчание. Адриа встал, отмотал назад пленку и дал им послушать еще одну минуту клавесина в исполнении Тревора Пиннока.

– Вы знаете, какое произведение я имею в виду? – спросил он.

Молчание.

– Нет?

Некоторые студенты смотрели в окно. Другие опустили глаза в конспекты. Одна девушка отрицательно покачала головой. Чтобы помочь им, он сказал: в это же время в Любеке, нет? А затем опустил планку донельзя, сказав: ладно, назовите мне не произведение, а хотя бы автора. Тогда один студент, которого я раньше не видел, сидевший в центре аудитории, сказал, не поднимая руки: Иоганн Себастьян Бах? – именно так, с вопросительным знаком, и Адриа сказал: браво! И произведение, о котором я говорю, имеет сходную структуру. Тема – та, которую мы с вами прослушали дважды, – напоминает развитие одной вариации… Знаете что? Постарайтесь выяснить к среде, о каком произведении я говорю. И постарайтесь пару раз его послушать.

– А если мы не отгадаем? – Та же девушка, которая отрицательно качала головой.

– Номер девятьсот восемьдесят восемь по его каталогу. Теперь довольны? Еще подсказки?

Несмотря на бесконечные скидки, которые приходилось делать, в то время я мечтал о том, чтобы занятия длились по пять часов. Еще я мечтал, чтобы студенты живо всем интересовались и задавали вопросы, которые заставляли бы меня говорить, что я отвечу на следующем занятии, потому что мне необходимо подготовиться. Но Адриа приходилось мириться с тем, что было. Студенты тянулись вниз по лестнице амфитеатра к выходу. Все, кроме того, который угадал ответ, – он продолжал сидеть на своем месте. Вынимая кассету, Адриа сказал: мне кажется, я нечасто вас видел. Поскольку тот не отвечал, Адриа поднял голову и увидел, что молодой человек молча улыбается.

– Как вас зовут?

– Я не ваш студент.

– А что вы здесь делаете?

– Слушаю вас. Ты меня не узнаешь?

Он встал и подошел к лекторской кафедре. У него не было в руках ни папки, ни тетради. Адриа уже сложил все свои бумаги в портфель и сунул туда кассету.

– Нет. А должен узнать?

– Ну… С формальной точки зрения ты мой дядя.

– Я твой дядя?

– Тито Карбонель, – сказал он, протягивая руку для пожатия. – Мы встречались в Риме, в доме моей матери, когда ты продавал ей магазин.

Теперь он его вспомнил: молчаливый подросток с лохматыми бровями, подслушивающий за дверью, который теперь превратился в стройного молодого человека с уверенными жестами.

Адриа спросил, как мать, тот ответил: хорошо, передает тебе привет, – и разговор иссяк. И тогда – вопрос:

– Зачем ты пришел на лекцию?

– Хотел получше познакомиться, прежде чем сделать тебе одно предложение.

– Какое предложение?

Тито убедился, что в аудитории больше никого нет, и сказал: я хочу купить у тебя Сториони.

Адриа посмотрел на него с удивлением. Он не сразу отреагировал.

– Скрипка не продается, – сказал он наконец.

– Если ты услышишь мое предложение, сразу захочешь продать.

– Я не хочу ее продавать. Я не хочу слушать никакие предложения.

– Один миллион песет.

– Я сказал: она не продается.

– Миллион песет – это куча денег.

– Да хоть два миллиона.

Адриа наклонился к самому его лицу и повторил:

– Не-про-да-ет-ся.

Он выпрямился:

– Ты меня понял?

– Прекрасно понял. Два миллиона.

– Ты слушаешь, что тебе говорят?

– С двумя миллионами в кармане ты сможешь жить как хочешь и не распинаться, читая лекции людям, понятия не имеющим о музыке.