Жауме Кабре - Я исповедуюсь

– Нет.

Зажужжал стоявший в офисе калькулятор. Не знаю, кто его включил – храбрый вождь арапахо или суровый ковбой. Несколько секунд молчания, и они сообщили мне огромную сумму денег, которую…

– Ладно-ладно, я больше не буду. Хватит. Вы довольны?

– Смотрите, профессор, – сказал как-то Муррал. – Ницше.

– Ницше?

– Пять страниц рукописи Die Geburt der Tragödie [272]. Я, кстати, не знаю, что это значит.

– «Рождение трагедии».

– Я так и думал, – сказал Муррал, жуя зубочистку, потому что он только что пообедал.

Вместо того чтобы счесть это название предостережением, я больше часа внимательно изучал пять листов, а после Адриа поднял голову и воскликнул: откуда же вы их берете? И впервые Муррал ответил на этот вопрос:

– Связи.

– Да уж… Связи.

– Да, связи. Если находятся покупатели, рукописи появляются как грибы после дождя. Особенно если гарантировать подлинность, как мы.

– Кто это – мы?

– Эта рукопись вас интересует или нет?

– Сколько?

– Столько.

– Столько?

– Столько.

– Н-да.

Но что делать с покалыванием, жжением в пальцах и в сознании!

– Ницше. Пять первых страниц рукописи Die Geburt der Tragödie , что значит «Разрушение трагедии».

– Рождение.

– Я это и хотел сказать.

– Откуда у вас столько первых страниц?

– Вся рукопись – это слишком много.

– Вы хотите сказать, что кто-то специально их разрывает на части, чтобы…

И с дрожью в голосе:

– А если мне нужно больше? Если мне нужна вся книга?

– Сначала вам придется выслушать ее цену. Но мне кажется, лучше начать с того, что у нас уже есть. Вас интересует эта рукопись?

– Еще как!

– Цену вы уже знаете.

– Столько минус столько-то.

– Нет. Столько.

– Тогда минус столько-то.

– Над этим уже можно подумать.

– Хау!

– Не мешай, чтоб тебя!

– Простите?

– Нет-нет, это я сам с собой. Договорились?

Адриа Ардевол заплатил столько минус столько-то и возвращался домой с первыми пятью страницами Ницше, чувствуя необходимость снова поговорить с Мурралом о приобретении всей рукописи, если она и правда у него есть. И он подумал, что, может быть, настал момент поинтересоваться у Сагреры, сколько у них в наличии денег, чтобы понять, есть ли у Карсона и Черного Орла основания охать и ахать. Но Сагрера посоветовал бы ему вкладывать деньги и сказал бы, что жаль держать такую сумму просто в банке.

– Я не знаю, во что их вкладывать.

– Покупайте квартиры.

– Квартиры?

– Да. И живопись. Я имею в виду картины.

– Ну… Я покупаю рукописи.

И он показал бы ему свою коллекцию. Сагрера изучил бы ее, наморщив нос, надолго задумался и после объявил бы, что это очень рискованно.

– Почему?

– Они требуют большого внимания. Их могут погрызть мыши или эти серебристые жучки.

– Мышей у меня нет, а чешуйницами занимается Лола Маленькая.

– Хау.

– Что?

– Катерина.

– Да. Спасибо.

– Я настаиваю: покупая квартиру, вы делаете надежное вложение, которое не потеряет в цене.

Поскольку Адриа Ардевол хотел избежать этого разговора, он не стал говорить с Сагрерой ни о квартирах, ни о мышах. Ни о деньгах, потраченных на корм для серебристых чешуйниц.

Несколько ночей спустя я снова плакал, но не от любви. Нет, все-таки от любви. В моем почтовом ящике лежало извещение от некоего Калафа, барселонского нотариуса, совершенно мне незнакомого, – я сразу подумал, что с продажей магазина возникли проблемы, связанные с какими-нибудь семейными историями, потому что никогда не доверял нотариусам, хотя сейчас и сам выступаю в роли нотариуса, свидетельствуя о жизни, которая с каждым днем принадлежит мне все меньше. Так о чем я… да, нотариус Калаф, неизвестный господин, полчаса продержавший меня в старомодной приемной без каких-либо объяснений. На полчаса позже назначенного времени он вошел в свою старомодную приемную – не извинившись, не взглянув на меня, – погладил свою густую белую бородку и попросил меня показать удостоверение личности. Он вернул его с гримасой, которую я истолковал как выражение неудовольствия или разочарования.

– Сеньора Мария Дулорс Каррьо распорядилась оставить вам часть наследства.

Я – наследник Лолы Маленькой? Она что, была миллионершей и всю жизнь проработала служанкой, да еще в такой семье, как моя? Бог мой.

– И что же мне досталось?

Нотариус посмотрел на меня искоса: я совершенно точно ему не понравился. Но я все еще переживал парижскую катастрофу, в ушах у меня звучало: я начала жизнь заново, Адриа, – и хлопок закрывшейся двери, и потому мне было все равно, что думают обо мне все члены коллегии адвокатов и нотариусов, вместе взятые. Нотариус снова провел рукой по бородке, покачал головой и нарочито в нос зачитал лежавший перед ним документ: