Жауме Кабре - Я исповедуюсь

– Хочешь поехать со мной в Рим?

Лаура посмотрела на него с удивлением. Дело было во внутреннем дворе университета, вокруг группками толпились студенты – он стоял, сунув руки в карманы, она шла с полной папкой каких-то бумаг, похожая на адвоката, который вот-вот войдет в зал суда и разрешит запутанное дело, – и я смотрел в ее небесно-голубые глаза. Лаура уже не была жадной до знаний студенткой. Она была преподавательницей, которую студенты, скорее, любили. У нее по-прежнему был небесно-голубой взгляд, и в ней по-прежнему чувствовалась какая-то грусть. Адриа смотрел на нее, он еще ничего не решил, и твои черты, Сара, мешались у него в голове с чертами этой девушки, которой, судя по всему, не очень-то везло с мужчинами.

– Что, прости?

– Мне нужно поехать туда по работе… Дней на пять, самое большее. В понедельник мы бы уже вернулись, тебе не придется пропускать занятия.

На самом деле Адриа действовал по вдохновению. Уже несколько дней он отдавал себе отчет в том, что не знает, как подступиться к небесно-голубым глазам. Ему хотелось что-то предпринять, но он не знал что. И я не решался действовать, потому что мне казалось, будто таким образом я предам твою память. И тогда ему в голову пришел самый недостойный из возможных планов; небесно-голубой взгляд улыбнулся, а Адриа подумал, бывает ли так, что Лаура не улыбается. И он очень удивился, когда она сказала: давай, можно.

– Можно что?

– Поехать с тобой в Рим. – Она посмотрела на него в растерянности. – Ты ведь об этом?

Оба рассмеялись, и он подумал: ты снова запутаешься, ты понятия не имеешь, кто такая Лаура, какая она, ты знаешь только, что она небесно-голубая.

На взлете и при посадке Лаура впервые стиснула его руку, она робко улыбнулась и призналась: я панически боюсь летать, а он сказал: ну что же ты – почему ты раньше не сказала? И она махнула рукой – мол, так получилось, а он истолковал этот жест, что стоило пересилить страх, чтобы слетать с Ардеволом в Рим, и я почувствовал гордость за свои организаторские способности, дорогая Сара, хотя и применял их к молоденькой преподавательнице, у которой все еще впереди.

Рим оказался совсем не праздничным – это был наложенный на огромный город хаос дорожного движения, тон задавали таксисты-самоубийцы вроде того, что за рекордное время довез нас от гостиницы до изнемогшей от автомобилей виа дель Корсо. Лавочка Амато, ярко освещенная и загроможденная ящиками аппетитных фруктов, которые заставляли прохожих сворачивать шею, казалась здесь чудом Господним. Требовательных покупателей обслуживал бородатый мужчина. Когда Адриа представился, тот протянул ему визитку с адресом и кивнул, указывая вверх по улице, в сторону Пьяцца дель Пополо.

– Можно узнать, что мы здесь делаем?

– Скоро узнаешь.

– Хорошо, я хотела бы знать, что здесь делаю я.

– Ты со мной.

– Зачем?

– Потому что мне страшно.

– Отлично. – Ей приходилось почти бежать, чтобы поспеть за Адриа. – Может быть, ты все-таки объяснишь мне, что происходит? Или нет?

– Смотри, мы уже на месте.

До нужного подъезда пришлось еще немного пройти. Он нажал на кнопку одного из звонков – замок зашипел, потому что дверь оказалась открыта, как будто бы их ждали. Наверху, на лестничной площадке, держась за ручку распахнутой двери, их ждала мой бывший ангел с несколько отстраненной улыбкой. После приветственного поцелуя Адриа фамильярно ткнул в нее пальцем и сообщил Лауре:

– Это моя сестра, синьора Даниэла Амато.

Представляя Лауру, я сказал Даниэле:

– Это мой адвокат.

Лаура отреагировала правильно. Да что там – просто потрясающе. Она и глазом не моргнула. Обе женщины несколько секунд смотрели друг на друга, словно соизмеряя силы. Даниэла провела их в обставленную с большим вкусом гостиную, где стоял буфет Шератона [236], который я совершенно точно видел в отцовском магазине, на буфете – фотография очень молодого отца с очень красивой девушкой, отдаленно похожей на Даниэлу. Я предположил, что это легендарная Каролина Амато, римская любовь отца, la figlia del fruttivendolo Amato [237]. Со снимка на меня смотрела девушка с прямым взглядом и нежной кожей. Это было странно, потому что передо мной стояла ее дочь, которая в свои пятьдесят с чем-то лет уже не заботилась о том, чтобы скрывать морщины на лице. Моя единокровная сестра была по-прежнему красива и элегантна. Пока мы не начали разговор, в комнату вошел нескладно высокий подросток с лохматыми бровями, неся на подносе кофе.