Эрве Базен - Анатомия одного развода

– Я посмотрел отметки у детей, – сказал мсье Ребюс то. – Они не столь уж хороши!

– Было бы странно, если бы случилось наоборот, – сухо ответила Алина. – Дети так потрясены.

Но тут же пожалев о своей резкости, Алина подошла к отцу и положила руку ему на плечо, а он нервно бросал в реку камушки, целясь в кувшинки. Этот патриарх, обычно столь уверенный в себе, горестно сетовал:

– Три дочки, и три неудачи! Ты в разводе, Жинетта помыкает своим ничтожеством, Анетта даже такого себе не нашла.

Что тут ответишь? Решив сделать выбор – терпеть, обуздывать или бежать, – дочки управляющего тем самым показали, что были явно не подготовлены к брачному равновесию.

Но Пе уже сменил тему:

– Правду говорит твоя мать? Ты хочешь опять переехать сюда к нам?

– Хотела бы, – уточнила мадам Ребюсто.

– Какая разница? – обрезал ее муж.

Пробный шар. Заполучить обратно хотя бы одну из дочек – а все они, как только исполнилось двадцать один, вырвались в Париж – такова была мечта матери. Видимо, родители уже обсуждали друг с другом эту тему. Впрочем, и Алина говорила о том же с Четверкой, которая не выразила особого энтузиазма.

– Мне это кажется сложным, – сказала Алина. – Как быть с лицеем? Как быть с жильем? Не могу же я поселиться у вас со всей своей детворой? Но главное, адвоката тревожит, как бы Луи не воспользовался этим для пересмотра вопроса об опеке, сославшись на то, что из-за большого расстояния он не сможет встречаться с детьми. Мне-то казалось, что скверный муж станет и плохим отцом, что его скоро утомят родительские обязанности. Ничего подобного! Вы даже представить себе не можете, до чего он изводит меня.

– Это доказывает, что Луи любит детей, – заметил мсье Ребюсто.

– Если он редко их видит, то ведь он сам так хотел, а если страдает от этого, то разве не заслужил? – злобно заметила Алина.

– Меня больше всего волнует мысль, что он может привезти их к этой девице, – сказала мадам Ребюсто.

Управляющий вдруг взволнованно вскочил с места.

– Что они знают о ней, скажите толком?

– Все, – ответила Алина. – Нужно же было поставить их в известность. Если все так пойдет, то через полгода она станет их мачехой.

– Нет, – отрубил мсье Ребюсто, – эта женщина никогда не будет их мачехой. Мачеха – это вторая жена вдовца. Но я надеюсь, ты деликатно рассказала им?

– Достаточно было дать им прочесть письмо Луи, – даже не сморгнув, сказала Алина.

– Письмо? И ты это сделала?

Мсье Ребюсто побагровел. Но Алина, чувствуя себя взрослой, принялась кричать:

– В конце концов, папа, то, что он мне писал, хотим мы того или нет, – правда!

Отец тяжело опустился на край стены.

– Конечно, правда! – пробормотал он. – Но дети имеют право, чтоб ее несколько приукрасили.

Вот и нравоучение в стиле: Послушай меня, моя девочка... Алина знала это вступление. Знала она и продолжение – поучительную тираду: Необходимо, чтобы ребенок сохранял хорошее мнение о своих родителях, даже если оно не соответствует истине; чтобы он никогда не участвовал в их распрях, чтобы питал одинаковую нежность к отцу и к матери, а те тоже должны бережно относиться друг к другу... Алина не могла к этому серьезно относиться. Одинаковую нежность! К виноватому и к невиновной. К тому, кто всегда отсутствует, и к той, что постоянно тут. Дочь искоса наблюдала за выражением лица своей матери, круглого, изборожденного морщинами, обрамленного жирными, гладко зачесанными за уши волосами, – ее чинно опущенные веки уже трепетали от вынужденного молчания. Этот шуанский святоша читает, следуя новым обычаям, Евангелие с амвона. Пусть так. Но как его понять, когда будучи непримиримым в своих воззрениях, он начинает толковать о христианском снисхождении к окаянному? За ошибку молодости, которую теперь не в моде считать ошибкой, разве его мало помучили?! Мужчина всегда старается щадить других мужчин – Алина твердо в этом уверена, тем более, что отец заключает:

– Только что я предложил детям написать ему общее письмо, чтобы несколько исправить то, что ты натворила. Хотя ты знаешь, как я отношусь к твоему мужу.

Взгляд, брошенный на него Алиной, казалось, не смутил его. Он поднялся, разминая ноги.

– Что же касается твоего возвращения сюда, я все же не советую тебе, несмотря на все наше желание. Конечно, тебя бы приняли неплохо...

– Но я чувствовала бы себя неловко, я это знаю, представь себе!

– Я пошел к теннисному корту, – сказал, уходя, Леон , Ребюсто.

Прошла минута. Три домашние утки, дружно переваливаясь, появились под мостиком. Немного поодаль, там, где Аргос, изгибаясь, меняет путь, проплыла, раздвигая носом водоросли, водяная крыса, а апрельское солнце появилось в небесной вышине, окруженное двойным нимбом. Увы! Мягкая прелесть природы не отразилась на обитателях этих мест. В городах, где все течет, все меняется, где люди вас почти не знают, так как встречают редко, соседи недолго злословят о неприятностях, случившихся в семье. А вот в деревне, где все дома, как и семьи, наперечет, развод, если даже в него не вмешиваются святоши, сразу бросается в глаза, как внезапно образовавшаяся брешь. Эта беда влечет за собой другие, на вас смотрят как на зачумленных. Мужчина может считать себя свободным, а женщина всегда будет выглядеть отвергнутой. Всем вокруг будет понятно, что есть в ней нечто такое, из-за чего она не смогла, не знала как, а может, и не захотела удержать мужа. Несчастье становится ее естественным состоянием, и она, словно частоколом, окружена всякими подозрениями, жалостью, неусыпным любопытством. Вчера Алина сама убедилась в этом, когда ей пришлось вместе с родными пройти по поселку: даже шествие безногих инвалидов не привлекло бы к себе столько взглядов. И в самых обычных приветствиях звучали унижающие нотки утешения... Но родители ошибались. Алина приехала в Шазе на рождество специально, чтобы отдалиться от Луи; потом она привезла сюда детей на вербное воскресенье, но вскоре должна была вернуться обратно, чтобы передать Четверку мужу, у которого им предстояло провести пасху. Алина вовсе и не собиралась, искать убежища в Шазе.