Раймон Кено - Голубые цветочки

— Все это очень смутно.

— Погодите, настоящая смута еще и не начиналась, — возразил герцог д’Ож. — Вот когда я объявлю о моем открытии всему свету, Церковь зашатается на своих устоях, а Папа задрожит от ужаса. Когда же весь свет признает мое открытие, Церковь и вовсе рухнет, а Папа, чтобы заработать на хлеб, сам к себе пойдет первым хлебодаром.

— Господи боже мой! — прошептал аббат Рифент. — Куда мы идем?!

Только что герцог собрался ответить на этот вопрос, как в таверну ворвался Пешедраль, а следом за ним всадник — пеший, но в костюме всадника.

— Господин герцог! — вскричал Пешедраль, — господин гер…

— Кто тебе разрешил прерывать меня? Я, правда, и не говорил, но намеревался сказать фразу, представляющую огромный интерес для аббата Рифента в частности и для всего духовного мира в целом.

— Новости из Парижа, господин герцог! — продолжал Пешедраль, даже и не подумав извиниться.

— Ну и что?! Подумаешь, какая важность — новости из Парижа! Самые интересные новости теперь здесь. И исходят они от меня.

— Это как посмотреть, — нагло заявил Пешедраль. — Они взяли Бастилию.

— Кто это «они»?

— Народ Парижа, — ответил всадник — пеший, но в костюме всадника. — Все узники освобождены, а король вновь призвал господина Неккера [64] Неккер Жак (1732–1804) — государственный деятель, финансист. . Отныне государственные цвета Франции — белый, красный, голубой.

— Опять фиаско! — шепчет герцог. — Кому теперь нужны мои преадамиты!

— Церковь спасена! — ликующе восклицает аббат, складывая ладони для благодарственной молитвы.

Все эти реплики сильно озадачили всадника — пешего, но в костюме всадника. Он сказал:

— Господа, хотя ваши речи мне и непонятны, я вижу, вы люди благородные. Позвольте представиться: сир де Сри.

— Черт подери! — воскликнул герцог, — да это же мой зять! А я вас не признал. Мы так редко видимся. Да и брюхо вы нагуляли порядочное. Ну а как моя дочь Пигранелла, — часто ли она нагуливала себе брюхо?

— Она умерла бесплодной, — отвечал сир де Сри с легким отвращением.

— Бедняжка! — промолвил герцог и, повернувшись к аббату, добавил: — Ну, аббат, можете помолиться за нее, поскольку молитвы, по-видимому, еще некоторое время будут действительны.

Потом он вновь обратился к де Сри:

— А как же это вы очутились здесь? Меня разыскивали?

— Отнюдь. Я эмигрирую.

— Вы что — ласточка?

— Я сказал не «мигрирую», а «эмигрирую». Я кончил «тосковать по гаваням Европы» [65] Намек на строку из стихотворения А. Рембо «Пьяный корабль»: «Я начал тосковать по гаваням Европы». … Мне очень не нравится то, что здесь творится, а народ Парижа, по-моему, готов перерезать всех аристократов; я уж не говорю о крестьянах, которые начали жечь наши замки. И вот я пробираюсь окольными путями в Байонну, а там отплыву в Англию.

— Почему именно в Англию?

— А почему бы и нет?

Герцог призадумался, затем сказал:

— В общем-то, Сри, это не такая уж плохая мысль. Что до меня, то я отправлюсь в Испанию, где меня примет мой превосходнейший друг граф Альтавива-и-Альтамира.

— А я, — вмешался аббат, — вернусь в Париж, к моему доброму народу, который, сам того не зная, спас Церковь, что убедительно доказывает наличие некоего чуда.

— Ну а ты? — спросил герцог Пешедраля, — поедешь со мной?

— Я! Я лучше вернусь к маме. Я не хочу, чтобы у нее сожгли замок.

— Ну и дурак! — возгласил герцог. — Неужто у тебя нет желания повидать дальние страны?

— Есть, господин герцог.

— Вот видишь! Сри, мы поедем на рассвете все втроем, а аббата оставим его погромщикам. Кстати, не слыхали ли вы чего нового о моем превосходнейшем друге Донасьене? Его-то хоть освободили?

Тут принесли заправку. За беседою, в которой одни беседовали с другими, они плотно поужинали и, поскольку все эти треволнения весьма их утомили, то они тут же — бух в постель и задали храпака.

Рано поутру Сидролен, питавший крайнее отвращение к этой мерзкой процедуре, все же засунул себе в задний проход термометр. Некоторое время спустя он бережно извлек его оттуда и убедился, что температура у него подскочила выше некуда; впрочем, ему даже не требовалось справляться с градусником, чтобы констатировать болезнь, ибо чувствовал он себя препаршиво, но поскольку ему все равно предстояло обратиться к помощи человека искусства, он боялся, как бы тот не разбранил его за то, что он, Сидролен, не может проинформировать его с точностью до одной десятой градуса о своей термической неуравновешенности. Потом Сидролен подождал. Спустя довольно долгий период времени, который вылился примерно в час, у него явилось желание опорожнить мочевой пузырь. Кашляя, дрожа и хрипя, он встал; пошатываясь, качаясь и вихляясь, он вышел из каюты. Лали заметила, что он направился в туалет.