Раймон Кено - Голубые цветочки

Герцог поднес фонарь к лицу Рифента и спросил, что он обо всем этом думает.

— Господин герцог, — сказал иронически аббат, — я задам вам всего лишь один вопрос.

— Задавайте мне ваш всего один вопрос, аббат.

— Если преадамиты жили в этой пещере, каким же образом они освещали ее? Может, у них уже тогда был ваш «философский свет», или они видели в темноте?

— У них были кошачьи глаза, — ответил герцог. — Вы опять льете воду на мою мельницу. Поскольку у них не было философского света, они могли полагаться лишь на свое собственное кошачье зрение.

Аббат, уязвленный тем, что сам подсказал герцогу ответ на вопрос, который считал неразрешимым, решил, однако, так просто не сдаваться:

— А как же вы объясните тот факт, что никто никогда не упоминал о них, и в первую очередь Священное Писание?

— Прошу прощения, аббат, а те гиганты, о коих говорится в Книге Бытия, глава шестая, строфа четвертая? Ага! Нет, вам меня не сбить!

— Стало быть, по вашему мнению, многие тысячелетия назад гиганты с кошачьими глазами забавлялись тем, что малевали, как малые дети, картинки на стенах пещеры Перигора?

— Смейтесь, смейтесь, аббат, но я вас разбил по всем пунктам. Впрочем, почему одна пещера, — их ведь множество. Я вам все их покажу.

— Эти пещеры должны быть очень велики, чтобы вмещать ваших гигантов.

— Глядите же!

Герцог направил луч фонаря вверх, к сводам, и свет затерялся в вертикальном колодце, которому не было конца. Потом он повел фонарем во все стороны, и аббат Рифент смог убедиться, что они находятся в необъятном, поистине бескрайнем подземном зале.

Его охватил священный трепет.

— Ну что? — спросил герцог, — не правда ли, здесь так же красиво, как в Сен-Сюльпис [63] Церковь Сен-Сюльпис в Париже расписана Эженом Делакруа. ? Ну а рисунки эти… по-моему, вы слегка поторопились объявить их детскими. Взгляните-ка на этого мамонта… на этих туров… на эту лошадь… на этого оленя. Грёз — и тот не нарисовал бы лучше.

— Давайте договоримся, — возразил Рифент. — Только что вы настаивали на том, что ваши гиганты были чисты и невинны, теперь же изображаете их опытными живописцами — ну прямо тебе академики!

— Если дети больше не могут быть такими же опытными, как академики, — парировал герцог, — то это исключительно по вине Адама, его ребра, его яблока и его падения. А до того…

И он глубоким вздохом почтил прекрасный преадамитский союз чистоты и мастерства. Водя фонарем вдоль стены, герцог продолжал показ:

— Глядите… глядите… эти бегущие лошадки… эти пасущиеся олени… эти нападающие зубры… эти мамонты… прямо слышишь, как они трубят.

— Должен признать, что все это довольно любопытно.

— Ага! — довольно вскричал герцог, — вы, я вижу, человек прямодушный.

— В конце концов, почему бы им и не существовать — этим гигантам-художникам с кошачьими глазами, коль скоро вы оставляете мне Адама с его падением?!

— Ничего я вам не оставляю. Я употребил слово «прямодушный» в качестве стилистического оборота.

— Господин герцог, я начинаю сомневаться, можно ли назвать прямодушным вас.

— Но вы же признали факт существования моих преадамитов…

— Погодите, погодите, я ведь сказал: коль скоро вы мне оставляете…

— Да будет вам торговаться! Ничего я вам не оставляю, аббат, вы уже стали преадамитофилом. Впрочем, сейчас я вам представлю другие доказательства в других пещерах. Пошли!

Они выбрались наверх; аббат протер глаза и, взглянув на окружающий пейзаж, сказал:

— Господин герцог, теперь, когда я вижу это небо, эти деревья, эту траву и камни, этих порхающих птичек, я спрашиваю себя, не фантасмагория, не сон ли все, что я увидел там, в пещере. И я сильно подозреваю, что ваш фонарь скорее магический, нежели философский. Вы позволите мне осмотреть его?

Герцог протянул фонарь аббату, и тот вынужден был признать, что не обнаружил в нем ровно ничего магического, а всего лишь кое-что философское.

— В путь! — скомандовал герцог, забирая фонарь у аббата.

Найдя Пешедраля, мула и лошадей, они отправились из Руфийяка в Тайяк, где и заночевали после осмотра новых пещер. На следующее утро они продолжили свой путь в Монтийяк, подле которого осмотрели то, что герцог величал Сикстинской капеллой преадамитов. Ужинать они вернулись в Плазак.

Сидя в таверне, они попивали молодое винцо — для затравки, в ожидании плотной заправки. Аббат проявлял все признаки активного размышления, а герцог изо всех сил подавлял улыбку — отчего лицо у него сморщилось, как у обезьяны, — и заранее молча торжествовал победу. На третьем стакане кларета аббат взял слово и сказал так: