Алексей Слаповский - Н. Задеев. Не война, а мир, настоящая хроника

Итак, Сергей Контрфорсов мечтал, листая яркие журналы и работая мелким писчебумажным работником в Отделении железной дороги на минимальном окладе. Мечтал, был уныл — и сам понимал это, и не хотел полынчан своей унылостью огорчить, поэтому на людях был бодр, весел, все вообще его считали даже немножечко не в себе: чего это человек смеется с утра до вечера да анекдотики рассказывает, сквозняк, видно, в головушке у него.

Не сквозняк, а свинцовый туман был в голове у Сергея Контрфорсова.

А был он не дурак и, поскольку полынчанин, — то вдвойне не дурак. И понимал, что всю жизнь так продолжаться не может. Надо свою мечту реализовать — или такое придумать, отчего все перевернется.

Реализовать, между прочим, легче, чем придумать такое, отчего все перевернется.

Он же — придумал!

Причем придумал не из голых мыслей, а из самой жизни, что, конечно, всегда сильней. Он проходил однажды мимо стоящего поездного состава, состоящего из вагонов с небольшими зарешеченными окошками. Ему показалось, что кто-то смотрит на него из этих окошек. Вгляделся — и ничего не увидел. Наверное, подумал он, это тюремный, арестантский вагон. И кто-то оттуда, из темноты и несвободы смотрит на него — и завидует. Завидует еще больше, чем завидует он, Сергей Контрфорсов, рассматривая картинки в журналах.

И его осенило. Единственный способ завидовать не чужой, а собственной жизни, понял он, это создать себе условия, когда своя прошлая жизнь покажется раем.

И сгоряча решил совершить какое-нибудь преступление и сесть в тюрьму.

Но для этого надо уезжать из Полынска, а он не хотел. В Полынске же преступлений сроду никто не совершал, в отличие от вранья г. болтатриста Слаповского. Особо страшная ложь — относительно воровства из вагонов. Никогда у нас этого не было. Да, случалось, что в тупике застрянет вагон с каким-нибудь грузом, застрянет как не имеющий сопроводительных документов, из которых ясно бы стало, куда следует пункт его назначения. Он стоит месяц, два, три — но ни один полынчанин даже близко не подойдет к вагону. Наконец найдут получателя. Однако, получатель не соглашается получить груз, пока не убедится в его сохранности. Пожалуйста! Ждут получателя, он приезжает, вскрывают в присутствии комиссии вагон, он убеждается, что груз в сохранности, но зато его в корне не удовлетворяет качество — например, это телевизоры. Он остается в Полынске и телефонирует, телеграфирует производителю, что не согласен брать такой товар. Производитель отвечает: можешь не брать, деньги вами нам уже перечислены, вернуть же их обратно — только через суд. Получатель в бешенстве, производитель издалека посмеивается, а тут приходит в бешенство и железная дорога: кто будет платить за простой вагона? Получатель уверен, что производитель, производитель уверен, что получатель.

Чем эта история кончается в кабинетах получателей, производителей и чиновников железной дороги — не знаю, не будучи туда вхож. Но один факт непреложен — вагон остается стоять. Милиционер Глянько рад — у него появилась работа, он несет круглосуточное дежурство, он крадется по ночам с фонариком, надеясь застать злоумышленников. Но их нет как нет. Наконец милиционеру Глянько объясняют, что товар давно списан и беспокоиться не о чем. Как бы и нет товара. Тогда милиционер Глянько с досады открывает настежь дверь вагона и предлагает всем разобрать по домам телевизоры. Но идет время — никто не берет. А тут осень, дожди и грозы — совсем пропадает товар. Глянько на тачке возит телевизоры по улицам и предлагает всем и каждому — не берут!

И длится это до тех пор, пока не понадобится место в тупике для следующего вагона, а этот, с остатками попорченного товара, увозят неизвестно куда.

В общем, стать преступником у нас невозможно ни морально, ни физически: весь город проклянет навеки тебя, хоть и в душе, молча, — да и сам себя проклянешь.

Тогда Сергей Контрфорсов взял расчет на работе, сказал, что уезжает в дальние северные края за романтикой, а сам укрепил одну из комнатушек родового дома так, чтобы невозможно было выбраться, потом с помощью Аркадия, который уже упоминался, сделал металлическую дверь с решеткой. Сколотил нары, которые отстегивались от стены только на ночь, а днем нельзя было на них лежать, поставил парашу — и таким образом устроил себе тюрьму. Мать поплакала, но знала упрямство сына и согласилась выполнить его требования: три раза в день подавать в окошко еду (на глаза же не показываться!), причем еду такую: на завтрак кусок сухой каши без соли и кружку воды, на обед баланду из пшенной крупы с крупинками мяса, на ужин опять кусок каши с кружкой воды. Телевизора, книг, радио — нельзя. Газета одна в три дня: последний номер «Гудка». Письма (от матери, поскольку кому ж еще было ему писать?) — раз в месяц. Продуктовые передачи общим весом не более двух кило, исключая спиртное, — два раза в месяц. Свидания с родственниками — то есть опять же с матерью — раз в три месяца. Сидеть в тюрьме Сергей определил себе год — и заранее предвкушал, каким счастьем станут для него первые дни свободы. Но по мере сидения, по мере того, как страдания его (а он страдал-таки от одиночества, от нехватки журналов, к которым привык, от нехватки человеческого общения) — увеличивались, он, подобно Александру Бледнову, тоже решил оттянуть момент — и осудил себя еще на год.