Борис Васильев - И был вечер, и было утро. Капля за каплей. Летят мои кони

Темнеет. Идем напрямик, часто останавливаясь и вслушиваясь в задремавший лес. Бесконечные июньские сумерки окончательно очищают тишину, и каждый шорох как обвал, каждый треск как выстрел. Три четверти бледной луны уже выползли на белесое небо, вокруг нас оглушительная тишина и свет без солнца.

Тайка неожиданно останавливается. Шепчет, впиваясь в ухо губами:

— Там…

Впереди — песчаный взгорбок, утыканный поверху чахлыми, присыпанными песком сосенками. На нем ровно ничего нет, и я понимаю, что "там" означает "за ним". Тайка на мгновение всем телом прижимается ко мне, тут же отстраняется, взбирается на откос и падает среди сосенок. Ее не видно, но я знаю, где она, и бегу туда же, оступаясь в рыхлом песке,

— Вниз глянь. Вниз.

Чуть проползаю вперед и, привстав, заглядываю в огромную — не вижу берегов — песчаную яму. На дне густятся тени, и я сначала ни в чем не могу разобраться: песок и песок. И вдруг — рука. Белая рука из темного песка. И нога. Или ноги? Кое-как присыпанные тела?.. Да, да, и сквозь все ароматы июня я начинаю отчетливо ощущать тяжкий запах крови и тлена.

— При мне их из грузовика сбрасывали, — шепчет Тайка. — Я напротив спряталась. Я стон слышала…

Мне кажется, я тоже слышу стоны. Снизу, из наполовину заполненной огромной могилы. Это о ней говорил Семен Иванович у холодного кострища. Белые мертвые руки тянутся ко мне…

Не сговариваясь, мы скатываемся с откоса в густую сосновую поросль. Я весь в поту, к телу липнут комары.

— Надо бежать. Бежать…

Тайка захлебывается то ли словами, то ли слезами. А я вспоминаю. Не только Семена Ивановича, но и встречу с патрулем, и черную дыру винтовки, что целилась мне в грудь.

Кажется, хрустнула ветка?.. Кажется, шаги?..

Мне некогда вслушиваться. Хватаю Тайку за руку, и мы бежим. Шумно, напрямик, ничего не соображая. И скатываемся в ложбинку. И замираем, судорожно обняв друг друга.

Тишина.

— Бежать, бежать, — настойчиво шепчет Тайка. — Они убьют нас, убьют. И сбросят в эту могилу, на мертвяков…

Да, бежать. Сейчас же, немедленно. Мы молодые, быстрые, мы успеем, нас не найдут…

— К станции. На поезд…

Да, да. На поезд. Как тогда, от мамы….

А как же Елена Алексеевна? Зина? Ведь они спасли мне жизнь. Что будет с Семеном Ивановичем и Хавкой? Что будет?.. Их всех расстреляют, как только узнают, что мы сбежали. Подведут к этой яме и…

И я их предам, как мой отец предал конников Махно в Крыму. Может, у него не было выхода, но у меня он есть. Врем. Ведь пока тихо, ведь пока ночь, ведь пока никто еще ничего не знает. И все успеют уйти. Если мы успеем их предупредить.

— Надо к нашим, Тайка,

— Надо бежать.

— Я не могу. Они спасли меня…

— Надо спасаться самим!

— Надо. Беги на станцию, а я- к нашим. Предупрежу и сразу же — к тебе. Я быстро.

— Да, да, — Тайкин тон вдруг меняется. — Успокойся, успокойся.

Она бурно целует меня, прижимаясь все теснее, все гибче, все жарче. Я уже не могу отстранить ее, мы барахтаемся в песчаной ложбинке, и жадные поцелуи Тайки заглушают все мои доводы.

— Потом, потом, все — потом. Мы же жених и невеста…

Она ли это шепчет, или то стучит мое сердце? Ее руки расстегивают мою рубашку — ту самую, которую Зина сшила для меня. Ее руки скользят по моему телу, творя волшебство. Я уже ни о чем не думаю, я ничего не боюсь и никуда не спешу. Я… Я — уже не я.

— Ну?.. Ну?.. Иди же ко мне, иди…

— Я куда-то стремлюсь, я тычусь как щенок, я спешу, я ищу впервые в жизни, я… И вонзаюсь в нее:

— Тайка…

— Молчи. Я — твоя. Твоя, понимаешь?..

Это восторг страдания. Великий восторг и великие страдания. Наслаждение до боли, до исступления…

— Тайка, Тайка…

— Молчи, молчи. Ты — мой, мой. Ты будешь слушаться меня. У нас будет ребенок. Мы должны спасти его. Себя и его.

— Тайка!..

Мгновение бесконечности. И вечность счастья. Я сильный, могучий, взрослый. Я лежу рядом с женщиной. Со своей женщиной. Единственной во всем мире…

— Тайка…

— Отдохни. Чуть-чуть. И бежим. Ты должен спасти меня. Ведь теперь у нас будет мальчик.

— Мальчик?..

— Да, да. Ты всю жизнь копил силы, и, значит, будет мальчик.

Всю жизнь. Целых шестнадцать лет.

— Может быть, я успею предупредить?

— Уже не успеешь, уже светает. Уже вышли патрули. Ты отвечаешь теперь за нас. Ведь ты стал мужчиной.

Торопливо приводим себя в порядок. Я не могу сейчас спорить: нежность переполняет меня. Но я уже могу думать. И я знаю, что сделаю: я выведу Тайку к станции, спрячу ее и доберусь до наших.