Борис Васильев - И был вечер, и было утро. Капля за каплей. Летят мои кони

— Сами уйдем. И не спросимся.

— Да она, она… — он суетится, подыскивая новый аргумент. — Да она старше тебя. Старше!

— На два года?

— Да я сам ее, куда надо, направлю! — кричит Семен Иванович. — Сам! Лично сам и направлю!

— Все. — Я бросаю окурок и встаю. — Я вам очень благодарен, Семен Иванович, но Тайку не трогайте. Я без нее… Не трогайте нас.

И иду к бараку. Семен Иванович, сгорбившись, сидит у холодного кострища.

Теперь мы с Тайкой вдвоем пилим, вдвоем обрубаем сучья, вдвоем очищаем стволы от коры. Мы все время вместе, мы разлучаемся только на ночь, укладываясь далеко друг от друга. Мы вместе перекуриваем, пьем чай, едим, вместе говорим и вместе молчим, взявшись за руки. Так хорошо мне никогда в жизни еще не было, и так хорошо еще не было у всех нас.

Все начали улыбаться не только нам, но и друг другу. Даже Хавка. О страшной встрече в лесу, я убежден, знают все женщины, но никто не вспоминает об этом даже намеком, и шрам на шее Елены Алексеевны медленно бледнеет, сходя на нет. Наша бригада всегда была дружной, но у дружбы есть свои ступени. И сейчас пришла высшая.

Только Семен Иванович угрюм и молчалив. Но больше не пристает с разговорами и, кажется, постепенно привыкает.

Какими короткими стали вечера! Мы бродим рука об руку или сидим рядышком, но больше не целуемся. А мне так этого хочется! Но Тайка сказала, что не надо спешить, что к счастью ведет само счастье, и я ей верю. Я ведь чувствую, как все глубже и нежнее становятся наши разговоры, наши прикосновения, даже наше молчание. И я знаю, что с каждым часом приближается вершина.

Елена Алексеевна каждый вечер читает стихи, а Зина и Хавка робко начали петь. И это все — Тайка. Моя Тайка. Она все перевернула.

Так проходит дней десять. Семен Иванович объявляет следующий день выходным, и все очень радуются: рвется наша одежонка на этой работе.

А в тот объявленный выходной, когда мы отсыпаемся и неспешно завтракаем, Семен Иванович говорит вдруг:

— Я — в город. Проводи меня до станции, Тайка.

— Это зачем еще? — с вызовом интересуется Хавка.

— Обсудить надо. Свадьбу. Проводи.

Я знаю, что ему надо: отговорить Тайку. Но мы десять дней ходим рука об руку, и я за нее спокоен. Ведь я знал, что такой разговор непременно будет, и поэтому все пересказал Тайке. Весь наш спор у холодного кострища.

— Обратно через лес не иди, — наставляет Зина. И это Тайка знает и поостережется. Поэтому, когда они уходят, я не испытываю особого волнения.

Не помню, как тянется этот день. Я жду Тайку и думаю только о ней. Но раньше Тайки слышится натужный рев тяжелых машин. В лесу. В глухоте, огороженной нашими бревнами.

— Чего-то они заспешили сегодня, — отмечает Хавка.

Рев затихает вдали. А потом появляется Тайка. Она возникает как-то неожиданно, неизвестно, с какой стороны. Ее о чем-то расспрашивают, она что-то отвечает, но смотрит только на меня. Странно смотрит.

— Погуляем. Сапоги надень.

— Поешь сначала, — говорит Елена Алексеевна. — Все горячее.

— Потом. Все потом. Погуляем сначала.

А странное в ней — глаза. Она говорит, даже улыбается, а глаза неподвижные, в пол-лица. И я вдруг понимаю, и все во мне запекается.

— Через лес бежала?

— Только не думай, не видели они меня. Я их видела.

— Говорили же тебе, чтоб не смела через лес!..

Она хватает меня за плечи, смотрит в упор донельзя расширенными глазами. Я замолкаю.

— Мы уйдем сейчас. Совсем уйдем.

— Куда?

— Бежать надо, пока не упадем.

— Тайка, любимая, тебя обидели, да? Там, в лесу?

— Никто меня не обидел, никто не встретил, никто не видел. Потому и говорю, что бежать надо.

— Но так же нельзя. Тайком, не сказавшись. Они же мне жизнь спасли.

— Отберут у тебя жизнь! — вдруг кричит она. — Нету ее у нас с тобой, нету! Могила одна, яма такая здоровенная.

— Тайка, но это же нехорошо. Хочешь, чтобы я предал, да? Я не могу их предать, не могу.

— Дурачок ты мой… — Наконец-то в ее глазах появляются слезы. — Что же ты делаешь с нами…

— Я не могу быть предателем. — О, как я нравлюсь себе в этот момент! Сама же презирать станешь.

Она глухо рыдает, уронив голову мне на плечо. Я глажу ее волосы, шепчу что-то нежное. Я верю, что испугалась она не леса, а разговора с Семеном Ивановичем, боится его угроз и поэтому во что бы то ни стало хочет увести меня отсюда.

— …да плевать нам на Семена Ивановича…

Она вдруг решительно отстраняется.

— Хорошо, сам увидишь. И сам решишь. Иди за мной. И чтоб тихо. Тихо!