Алексей Слаповский - Война балбесов, хроника

После обеда женщины выходят за ворота посудачить, старухи — покалякать, старики — потолковать, мужчины — побеседовать, парни с девушками — позубоскалить, малые дети — в салки играться.

А вон стриж под стреху мелькнул: дело жизни у него там. Ну, живи.

А вон пацаненок к бычку привязанному подошел, дразнит. Бычок копытами роет, бычится, как взрослый бык, но в шутку, понимая: маленький не обижает его, а балуется.

А вон выпивший Елдырьев пошел, там слово о погоде молвил, там о политике сказал, там о видах на урожай выразился. Кто поддакнул, кто поспорил, а кто и вовсе с ним не согласился.

А вон елдырьевский младший сын на мотоцикле погнал без оглядки: чу! к афише клуба железнодорожников покатил, чтобы потом проехать обратно всеми улицами и сообщить, какое сегодня кино.

В кино идут вечером по-деревенски соседскими группами, в кино лузгают семечки, переговариваются: гля, Таська, как он ее. Вот я тебя так же.

Га-га-га! — добродушный смех.

А к ночи сверчки безумствуют, луна тихо светит влюбленным, коровы у сараев с шумом вздыхают и жуют, хозяйка закрывает ставни, покрикивая: Толька, домой! Хватит тебе носиться-то, ночь на дворе! Домой, кому сказала!

Утихает все.

Старухи шепчут: слава Тебе...

Так вот, в подобный мирный и счастливый день, но весной, Алена спустилась в подвал школы. В подвале школы размещались принадлежности для уроков военного дела: противогазы, макеты оружия, плакаты с рисунками ядерных взрывов и три малокалиберные винтовки, из которых старшеклассники стреляли на меткость под руководством Андрея Ильича, который, уча их, сам учился и стрелял с удовольствием.

Она вошла как раз когда Андрей Ильич укладывал винтовки после занятий в металлический ящик-сейф.

Она села на мешки с песком, с которых производилась стрельба из положения лежа, и заплакала.

Он сел рядом.

Тогда она его обняла.

Тогда Андрей почувствовал нечто такое, чего никогда не чувствовал.

Тогда он запер подвал.

Сначала он понял, что такого счастья у него сроду не было.

Потом он понял, что такого счастья уже никогда и не будет.

А потом ему показалось, что такого счастья вообще не может быть.

Тогда он пошел к ней домой и стал жить у нее дома. Мама перешел в сарай.

На работу Андрей Ильич не приходил.

Решили: запой.

Потому что у всех остальных школьных мужчин — у Саламандрина, у завхоза Бздоева, у учителя трудового обучения Глопотоцкого по несколько раз в год случались запои. К этому привыкли и просили только не совпадать запоями, а чередоваться, чтобы когда в запое Саламандрин, его подменял бы Бздоев, а когда в запое Бздоев, его подменял бы в его делах Саламандрин. Или Глопотоцкий. Глопотоцкого же заменить нельзя было, во время запоя он запирался у себя в мастерской, никого не впускал, конструировал вечный двигатель, основанный на противовесах. И всякий раз дело уже шло к победе, но именно в это время у него кончались запасы водки и вина, и он, полуживой, выползал из мастерской, брел в больницу, прямиком в реанимационную палату, потому что у него было больное сердце. Как правило, у двери палаты он падал, пульса у него уже не было, но каждый раз спасали. Из больницы выходил желто-серый, без мыслей о пьянстве, но все еще с мыслями о вечном двигателе, поэтому через три-четыре месяца все повторялось.

Его, бывшего в трезвом периоде после недавнего запоя и поэтому надежного, послали проведать Андрея Ильича.

Он застал Несмеянова за странным делом: тот выволок из сарая, где проходящие цыгане десятилетиями оставляли всякую всячину, множество предметов и перебирал их.

— Ты что это тут? — удивился Глопотоцкий.

— Хозяйство налаживаю, — степенным крестьянским голосом ответил Андрей Ильич.

Глопотоцкий посмотрел ему в глаза: трезв!

— Ты гляди, гляди, — показывал Андрей Ильич. — Чего тут только нет!

И действительно, в куче, которая уже была наполовину рассортирована, были:

— два ржавых топора без топорища и один не совсем ржавый, с топорищем;

— целая двуручная пила с ручками и половина двуручной пилы без ручки;

— две ножовки;

— семь молотков;

— три гвоздодера;

— гвозди: большие, маленькие, средние, многие были гнутые, но Андрей Ильич горячо доказывал, что все их можно разогнуть и опять пустить в дело;

— несколько мотков разной проволоки и кусок телефонного кабеля;

— две косы, одна совсем новая, с фабричной даже наклейкой;

— несколько лопат с черенками и без черенков, совковые и штыковые;