Чарльз Сноу - Дело

За неимением лучшего, я снова спросил, что советуют ему его поверенные.

— Ха-ха-ха! — рассмеялся Гэй. — Я хочу послушать, что посоветуете мне вы.

Нет, сказал я ему. Без ведома его поверенных нельзя и шагу ступить. Он бросил мне лукавый, многозначительный взгляд, который моя мать назвала бы «старосветским».

— Я буду с вами совершенно откровенен, мой милый. Да, да! Мои поверенные не поддерживают мое намерение начать это дело. Не хотят поддерживать. Больше того, они очень настойчиво отговаривают меня.

— Ну вот, — сказал я, — это создает очень затруднительное положение…

— Ничуть, — воскликнул Гэй. — И как это вы, молодые люди, моментально падаете духом, наткнувшись на первое же препятствие. Кто они такие в конце концов, эти мои поверенные? Всего-навсего фирма почтенных юристов в Кембридже. А что такое в конце концов Кембридж? Всего-навсего базарный городишко в Фенской низменности. Убедительно советую вам, молодые люди, не забывать, что такое масштаб. Мир, дорогой Эллиот, на Кембридже клином не сошелся.

Слова его, право, звучали более чем равнодушно, если принять во внимание, что прожил он здесь свыше семидесяти лет.

— Если вы недовольны своими, поверенными, — сказал я, — я с радостью дам вам адреса нескольких адвокатских фирм в Лондоне…

— Какие там еще фирмы?

— Ну, плохих я вам рекомендовать не стану…

— Наверное, мой милый, такие, что будут без конца тянуть дело? Наверное, какие-нибудь хорошие растяпы? Наверное, вы успеете мигнуть им, что, дескать, старый профессор Гэй подождет?

Гэй погрозил мне пальцем, он ничуть не был обескуражен; наоборот, он торжествовал, был полон веселого ехидства и bonhomiе [23] добродушия (франц.). . — Ага, голубчик, попались. Я вас насквозь вижу. Вы стараетесь выиграть время. Вот и все!

Было ясно, что я же и остался в дураках.

— Вовсе нет, — сказал я. — Просто я должен быть уверен, что дело находится в верных руках. Ведь как-никак все, что касается вас, заслуживает особого внимания. Будь это кто-нибудь другой, может, мы бы так и не беспокоились…

— Ну а теперь, я вижу, вы хотите умаслить меня, — все так же победоносно заявил Гэй. — Не надо меня умасливать. Я вовсе не за этим пришел. Я хочу начать дело. Начать дело — вот что мне нужно!

Я попробовал зайти с другого конца. Я стал объяснять ему, что профессиональная этика не позволяет мне ничего предпринимать самому. Защищать на суде его интересы я мог бы, только получив директивы от адвокатов, зарегистрированных официально…

— Счастливый случай дважды не приходит! Не забывайте об этом! — кричал Гэй. — Кажется, мне скоро придется задать вам один вопрос, дорогой Эллиот. И это будет всем вопросам вопрос. Вы, собственно, с кем, молодой человек? Я вам уже сказал, что все это очень хорошо, что вы хотите умаслить меня. Все это прекрасно и великодушно! Но этого недостаточно! Вот именно, недостаточно! Нам нужно идти вперед. Я не из тех, кто любит топтаться на месте. Вот потому-то я и задаю вам очень существенный вопрос: «А ты, несчастный, чьей короне служишь?»

Загнанный в тупик, я ответил, что, как он знает, симпатии мои всецело на его стороне…

— Этого недостаточно, мой милый! В данный момент этого недостаточно! Время играет не на нас. Вот именно, не на нас! Видите ли, у меня припасен для вас небольшой сюрприз. Вы ни за что не догадаетесь — какой. Ведь не догадаетесь?

Неприятное чувство подсказало мне, что догадаться я могу.

— Ладно, не буду вас мучить. Разговоры об адвокатах совершенно излишни. Я уже обзавелся одним. Прекрасный адвокат. Этот не будет терять времени попусту. Если я скажу ему, что вы наш, вы и ахнуть не успеете, как уже получите от него письмо. Поэтому много времени на размышления я вам дать не могу. Ясно как божий день? Да или нет?

С победоносным видом он стал собираться домой.

— Настало время действовать, — кричал он. — Действия — вот чего я жду.

Мы сидели в столовой Брауна за освещенным люстрой столом. Всего нас было восемь человек. Уже самые имена присутствующих сказали бы многое людям, знающим подоплеку этого дела: Найтингэйл, Уинслоу, Кларк и сам Браун, с одной стороны, с другой — Гетлиф, Мартин, я и — да, как ни странно, Скэффингтон. Это означало — и все присутствующие сознавали это, — что будет сделана попытка к примирению. То была своеобразная реакция на происшедшее — подсознательная и в то же время тонко рассчитанная, — с какой всем нам и прежде приходилось сталкиваться в стенах колледжа, когда страсти там чересчур уж разгорались. По всей вероятности, Браун хотел добиться своего или прийти к какому-нибудь соглашению. Но, помимо всего прочего, он стремился — не из сентиментальности, но, несомненно, из страстного желания сохранить покой и, конечно, благолепие колледжа — не допустить такого положения, при котором «всем здесь было бы отравлено существование», и принять меры, чтобы заведение это «не пошло прахом».