Чарльз Сноу - Дело

Напряжение, которое я испытывал, обострило мои чувства, и сейчас, словно впервые увидев его, я подумал, что и внешне он похож на испанца семнадцатого века. То есть похож очертаниями головы с плоским черепом, продолговатым, худым лицом. Но не раскраской: под загаром кожа у него была бледная, а глубоко сидевшие в орбитах глаза того своеобразно золотистого цвета, который я встречал только у англосаксов. У него прекрасные глаза, внезапно понял я, глаза идеалиста, глаза философа. Под ними лежали коричневые тени — неизгладимые следы тревог и переутомления, следы жестокой внутренней борьбы. Это было лицо человека, не щадившего себя, человека, которого неудержимо гнали вперед его воля, честолюбие и совесть.

Опрашивая его, я не торопился. Мне хотелось, чтобы с него сначала сошла эта преувеличенная вежливость. То, что судьи могли подумать, будто я просто переливаю из пустого в порожнее, стараясь делать хорошую мину при плохой игре, меня не беспокоило. Все время, пока я занимался повторением пройденного, спрашивая: когда он впервые услышал об этом скандале? Видел ли он статьи, опубликованные Говардом? Задавая ему другие формальные вопросы, не представлявшие никакого интереса, я видел, что Доуссон-Хилл сидит, удобно развалившись в кресле, с таким видом, будто все это наводит на него скуку.

— Одно время вы считали само собой разумеющимся, что Говард подделал фотографию, приведенную в его труде?

— Безусловно.

— И следовательно, вы были согласны с вердиктом суда старейшин, когда они впервые решили уволить его?

— При любых обстоятельствах потребовались бы чрезвычайно веские причины для того, чтобы я счел вердикт суда старейшин этого колледжа неправильным, — сказал Фрэнсис, делая небольшой поклон в сторону ректора и Брауна, — и при тех обстоятельствах я считал, что такой вердикт неизбежен.

— Когда же вы изменили свое мнение?

— Позже, чем следовало бы.

Это уже было лучше. Его голос, ясный и отчетливый, внезапно стал жестче.

— Вы стали предполагать, что была допущена ошибка?

— Я хотел бы уточнить, что вы подразумеваете под словом «ошибка».

— Разрешите мне по-другому поставить вопрос — вы стали предполагать, что суд вынес неправильный приговор?

— Я пытался объяснить это судьям. Очевидно, я высказал свою мысль не до конца.

Теперь Фрэнсис говорил вполне авторитетно. Вот это дело, подумал я. Только я собрался нанести свой coup [32] удар (франц.). , как в негодовании вынужден был остановиться. Внимание одного из судей полностью отсутствовало — он не слушал авторитетных заявлений и вообще ничего не слушал. Старый Уинслоу, разморенный жарой и рейнвейном, задремал, низко опустив на грудь голову с выдающимся, как у щелкунчика, подбородком.

Я замолчал на полуслове.

— Эллиот? — осведомился Кроуфорд.

Я указал на Уинслоу.

— А? — невозмутимо сказал Кроуфорд. — Все мы старимся! — Он осторожно подергал Уинслоу за мантию.

Старик нехотя, с черепашьей медлительностью поднял голову. Затем в его покрасневших глазах промелькнула улыбка, жалкая и странно мальчишеская.

— Прошу извинить меня, ректор, — сказал он.

Кроуфорд с заботливостью медика спросил, хорошо ли он себя чувствует?

— Спасибо, прекрасно, — сердито ответил Уинслоу, протягивая руку к графину с водой, стоявшему перед ректором. — Прошу вас, продолжайте допрос, который вы столь замечательно ведете, — сказал он мне.

Следя за ним одним глазом, с твердым намерением не дать ему уснуть, я спросил Фрэнсиса:

— Вы заявили, что не высказали до конца свою мысль судьям?

— Безусловно.

— Что же, по вашему мнению, вы должны были сказать им?

Фрэнсис ответил ясно и твердо:

— Вы спросили меня только что об «ошибке». Я не согласен с этим словом. Я должен был обратить внимание старейшин на возможность… я не скажу, что это действительно случилось, но самым серьезным образом говорю о возможности того, что здесь могло произойти нечто худшее, чем ошибка.

Стало очень тихо. Я увидел, как перо Найтингэйла, сидевшего на другом конце стола, застыло на полуслове. Он не взглянул на Фрэнсиса.

— Боюсь, что я не вполне уловил смысл ваших слов, — сказал Кроуфорд. — Не могли бы вы разъяснить?

— Попытаюсь, — сказал Фрэнсис. — Я не скрывал и не скрываю, что, по моему мнению, в продолжение всего этого дела Говард держался как ни в чем не повинный и не слишком умный человек. Я говорил вам и прежде, что, по моему убеждению, его отчет о случившемся по существу своему правдив. Я убежден, что большинство ученых, изучив факты, пришли бы к тому же самому заключению. И следовательно, они должны были бы, конечно, признать, что подлог был совершен Пелэретом.