Чарльз Сноу - Поиски

Однажды мне пришло на ум, не переживают ли то же самое священники, когда единственным препятствием к их процветанию на церковном поприще оказывается беспокоящее отсутствие веры в бога.

Если я вернусь назад в науку, думал я, то мне придется проделать все то, о чем говорил Макдональд, — восстанавливать свое положение, яростно трудиться, не получая от этого никакого удовольствия. Я должен буду принять пост заместителя директора, я должен буду задобрить их, чтобы они дали мне это место. Вероятно, я должен буду отречься от Шериффа, чтобы показать им, насколько я раскаялся. Это будет самое неприятное, подумал я, стараясь обмануть сам себя, но тут же поправился, что труднее всего мне будет написать обо всем Шериффу, понимая, что об этом узнает Одри. Мне предстоят всяческие унижения. Я должен забыть свою гордость. Если я вернусь, думал я, я буду изо всех сил трудиться над исследованиями и все время готовить себе путь к уходу. Потому что, если я вообще вернусь, я не должен позволить себе успокаиваться. Возможно, мне трудно будет уйти, когда я вновь восстановлю свое положение. Я знал, что у меня будет искушение остаться. Ибо вскоре, как ни странно это звучит, мне придется начать борьбу за спокойную жизнь.

Постепенно мысли мои успокоились. От горечи остался лишь небольшой осадок, о котором я почти забыл, тревоги вылились в четкий план действий. Я лежал на солнце у моря, и тело мое наполнялось благодушной ленью.

Я вернулся. Я пришел к Остину и постарался объяснить ему, насколько я раскаялся, как я огорчен, что подвел его, как я хочу исправить свою оплошность. В конце концов он смягчился.

— Очень жаль, — сказал он, — очень жаль. Но мне нравится, что у вас такое настроение.

Как ни странно, но я все еще считался кооптированным членом комитета. Я предложил подать в отставку, но Остин не хотел и слышать об этом.

— Мы больше не хотим иметь неприятности, — сказал он, — мы не хотим больше неприятностей.

В результате получилось так, что в сентябре мне пришлось присутствовать на заседаниях комитета. Я уже успел сообщить Константину, что я решил покориться. Он один знал, что я уезжал. Я пришел к нему в день приезда, и я помню дружескую и радостную улыбку, которой он меня приветствовал, и выражение невероятного облегчения на его лице. Меня тронуло, что он старался говорить только о том, что имело непосредственное отношение к моим делам; когда им овладевало искушение унестись в космические дали, он неловко оправдывался:

— Но я не хочу заставлять вас слушать вещи… которые сейчас не так существенны.

И все-таки заседания комитета были для меня мучительными часами. Тремлин присутствовал на них в качестве полноправного члена комитета, его манеры, всегда сдержанные, колебались теперь между веселостью и официальной вежливостью. Я по-прежнему болезненно воспринимал каждый шепот, я все время невольно думал, что каждый частный разговор касается меня, что улыбки относятся к моему падению, что они угрожают моему будущему. Заместитель директора еще не был назначен. Свистящие звуки в каждом шепоте — а в этом комитете велось достаточно приглушенных разговоров — казались мне окончанием моей фамилии.

У меня были причины нервничать: если я не получу это назначение, я должен буду искать себе работу, а формирование Национального правительства являлось не слишком хорошим предзнаменованием для молодого человека без средств к существованию. Пожалуй, Университетский колледж можно было бы убедить восстановить меня на прежней работе, но когда кандидатуру человека дважды отвергают, то это вряд ли сильная рекомендация для акта милосердия.

Именно тогда я пожертвовал Шериффом. У него не было никаких надежд с того момента, как я перестал пользоваться влиянием; был другой кандидат, которому я симпатизировал; поддержка Константина, когда он откажется от Шериффа, могла обеспечить ему избрание. Но, вероятно, я должен был бы сделать это в любом случае, чтобы умилостивить комитет, — это один из поступков, которых я стыжусь до сих пор. Константин на моем месте самоотверженно сражался бы до конца, не понимая, что это бесполезно, и вряд ли осознавая, что причиняет этим вред только самому себе. С другой стороны, я знал, как каждый из них будет голосовать и как Притт использует имя Шериффа в качестве угрозы для того, кто выдвигает его кандидатуру. Отдавая себе отчет во всем этом, я поставил их в известность, что будет лучше, если претензии Шериффа не будут рассматриваться.