Чарльз Сноу - Поиски

И затем совершенно неожиданно и с абсолютной ясностью я осознал, что работал, основываясь на факте, который дал мне Джепп. А факт этот был ошибочен. Джепп не мог этого знать, потому что здесь была замешана одна мелкая техническая подробность. Двадцать раз я просматривал записи, но проходил мимо этой подробности, введенный в заблуждение его уверенностью. Если бы я хоть на мгновение задержал на ней взгляд, она бы просто сама завопила: внимание, ошибка! На этой ошибке была построена вся структура.

У меня закружилась голова, мне стало нехорошо. Но, несмотря на отчаяние, вскоре ко мне вернулась способность трезво рассуждать. Я сумел проверить всю работу, уточнить, как возникла ошибка, где я сбился с пути. Более того, я сделал правильный вывод из эксперимента. И даже записал расчет этого опыта. Это было чистое упражнение для ума. Ибо я знал, что сломлен, но не мог внутренне смириться с этим.

Через несколько минут в комнату ворвался Константин.

— Кого вы назначили? — спросил я.

— Мы встречаемся снова в пять часов.

Он с мольбой посмотрел на меня.

— Как с этим…

— Я был неправ, — ответил я, — абсолютно неправ.

— О, боже, — вздохнул он.

Я объяснил ему свою ошибку, показал описание, которое только что занес в журнал. Как он ни был расстроен, он все-таки заинтересовался новыми возможностями.

— Вы понимаете, это означает… — начал он, потом спохватился и закричал:

— Почему вы не могли быть осмотрительнее?

Я никогда не видел на его лице такой безнадежности, такого отчаяния.

— Может быть, я сумею убедить их, — сказал он, — в конце концов, каждый имеет право на какое-то количество ошибок…

— Но не при таких обстоятельствах, — сказал я.

— Я должен идти, — сказал он.

Ему хотелось остаться со мной.

Назначили Тремлина. После того как Константин вернулся на заседание, я вышел и ходил по улицам до того часа, когда мы условились встретиться и пообедать. Мое оцепенение постепенно проходило. Я начинал понимать, что со мной произошло. Я все еще надеялся, хотя никакой надежды не было.

Константин рассказал мне, как проходило заседание. Его предложение было отклонено. Мы поспешно занялись едой, чтобы не продолжать разговор, одинаково неприятный для нас обоих. Что касается меня, то я не мог сказать, что для меня тяжелее, услышать все подробности моего провала или остаться в неведении и, встречаясь потом со свидетелями своего позора, гадать, как они себя вели. В одном месте его рассказа я грубо оборвал Константина, в другом случае я заставил его рассказать подробнее. Я сам не знал, чего я хочу. Мне казалось, что больше всего мне хочется убежать, скрыться. Поэтому я так и не узнал в точности, как именно это произошло.

Я представляю, как Константин вернулся обратно с моим ответом; он должен был сказать им, что знакомый Притта прав, но при этом он сделал все что мог, чтобы объяснить им причины моей ошибки. Это была ошибка, но естественная и простительная ошибка. Он дал им подробное, детальное описание опыта, полагая, что это лучший путь защитить меня. Он сделал все что мог, для него это была неприятная задача, для этого у него не было дарования, но он справился с этим не хуже, чем кто-либо другой на его месте. В заключение он предложил все же назначить меня директором.

— Это незначительное происшествие, — сказал он, — фактически ничего не изменило. Положение остается прежним: у нас есть для этой должности самый подходящий человек, какого мы только могли бы пожелать.

Я думаю, что он был даже более красноречив.

Фейн вкрадчиво вмешался. У него всегда были сомнения, говорил он, благоразумно ли назначать директором столь молодого и — если он может так выразиться — столь непрозаичного человека. (Я могу представить себе его двусмысленную ухмылку.) Теперь, естественно, это совершенно исключается. Институт будет с самого начала на неправильном пути, если его возглавит человек, в работе которого замечается некоторая… ветреность.

Десмонд считал, что Фейн прав: он выразил общее сожаление, но и уверенность, что им посчастливилось, поскольку это выплыло наружу до того, как я был назначен. Хотя сам он всегда думал, что они проявят мудрость и сделают более осмотрительный выбор. Он рассказал им в порядке анекдота, как весело я в Мюнхене говорил ему, что научная работа — слишком легкое занятие. Он чрезвычайно серьезно оглядел всех членов комитета.

— Это не то настроение, — сказал он. — Я и тогда это почувствовал. Мне это не понравилось. И обстоятельства доказывают, что я не ошибся.