Видади Бабанлы - Когда молчит совесть

Мархамат остановилась на пороге и несколько мгновений молча, словно впервые видела его, разглядывала мужа. Гюнашли быстро водил пером по бумаге, потом откидывался в кресле и, потирая рукой лоб, сидел молча, глядя куда-то в одну точку, потом снова склонялся над бумагами.

Он не слышал, как Мархамат вплотную подошла к креслу, остановилась возле самого его локтя. С ненавистью и отвращением глядела она на химические формулы, густо покрывавшие листы бумаги, и вдруг ошалело крикнула в самое ухо Гюнашли:

— Ты оглох, что ли? Я зову, зову, а он словно воды в рот набрал!

Гюнашли вздрогнул и резко повернулся, очки съехали на кончик носа. Ему показалось, что рядом с ним разорвалась бомба. Поверх очков он с удивлением взглянул на жену, продолжая молчать. Его молчание окончательно вывело Мархамат из себя.

— Язык у тебя отнялся, истукан?

Погруженный в работу, от которой его так бесцеремонно оторвали, профессор не мог прийти в себя. Мысли были далеко, и он не слышал злобных слов жены. А Марахамат-ханум продолжала злиться:

— Мать родила тебя человеком или камнем? Что за жизнь ты ведешь? Утром — работа, днем — работа, вечером — работа! Все ему мало! Дожидаешься третьих петухов? Или нет у тебя иных забот? Нет жены, нет дочери? Может, ты уже похоронил их?

Но профессора не трогали даже эти оскорбительные упреки. Криво усмехнувшись, он спокойно спросил:

— Почему ты сердишься, Мархи? Что-нибудь случилось?

Мархамат умолкла. Обиженная, отвернулась от мужа и глубоко вздохнула. Но вот новый поток жалоб на судьбу хлынул из ее уст:

— Люди думают, что я задыхаюсь от счастья! Никому в голову не приходит, что горе гложет мое сердце и черная зависть не дает спокойно жить. У других женщин тоже есть мужья… Но разве они относятся к своим женам, как ты? О нет! Они носят их на руках, только и ждут, чтобы исполнить малейшее желание… А мой! Зову — молчит! Я к человеку обращаюсь или к скале? В молодости от тебя никакого проку не было, так хоть бы к старости переменился! Нет, тот же молчун, тот же сыч. О аллах, пошли мне смерть, пусть кончатся мои муки… — Голос ее ослабел, слезы выступили на глазах.

Профессор терпеливо слушал укоры жены. Когда Мархамат наконец замолчала, он мягко улыбнулся и спросил так же спокойно:

— Прошу тебя, Мархамат, скажи мне, что случилось? Откуда такие мрачные мысли?

— Мрачные мысли? Да ты мужчина или кусок дерева? — все больше злилась Мархамат-ханум.

— Право, я не понимаю, что все это должно значить?

— Нет, ты не отделаешься подобными вопросами! Отвечай: ты мужчина или манекен?

— Тебе виднее, — постарался отшутиться Гюнашли.

— Ах, так! Тогда знай правду! — выкрикнула Мархамат, дрожа от злости. — Нет у тебя права называться мужчиной! Разве мужчине подобает проводить все свое время за бумагами, в лабораториях, на собраниях? Настоящий мужчина никогда не забудет, что у него есть жена, семья… Ты даже не знаешь, как мы живем, кто из нас здоров, кто болен!

Сохраб спокойно разглядывал красное от гнева лицо жены, ее глаза, полные злобы и негодования. Подумав о чем-то, он медленно покачал головой и хотел снова погрузиться в работу. Но Мархамат как невменяемая бросилась к нему и выхватила из рук перо:

— Хватит! Слышишь, говорю тебе, хватит!

Но профессора не так-то легко было вывести из себя. Как послушный ребенок, он отодвинулся от стола, откинулся на спинку мягкого кресла, поправил очки и, скрестив на груди руки, выжидательно взглянул на Мархамат.

Мархамат усилием воли подавила злобу. Она отнюдь не принадлежала к числу тех безрассудных женщин, которые слепо подчиняются ярости и не понимают, что творят. Все ее действия были точно рассчитаны. Гнев, бешенство, ругань — это лишь когда нужно. Но она умела быть и кроткой, и ласковой, и обходительной. Особенно если понимала, что не может решить тот или иной вопрос без помощи Сохраба. Тут она мгновенно становилась мягкой как шелк. В таких случаях обычно дожидалась возвращения мужа с работы, сама открывала дверь, торопилась обласкать, повкуснее накормить, твердила о том, как соскучилась, сочувствовала его усталости — словом, разливалась соловьем. Не ограничиваясь словами, она помогала ему раздеться, умыться, усаживала за стол, кружась, ночная бабочка вокруг горящей свечи. Не стесняясь присутствия свекра и дочери, то и дело обнимала за плечи, целовала щеку. А когда Сохраб шел в спальню отдохнуть, ложилась рядом, перебирала пальцами его поседевшие волосы, была нежна, как невеста, и кончалось все это тем, что она добивалась от мужа исполнения своей просьбы…