Видади Бабанлы - Когда молчит совесть

…С утра на сердце у Шахсанем было тревожно. С той минуты, как проводила мальчиков на вокзал, она не находила себе места. Словно чувствовало материнское сердце, что беда стоит на пороге. То и дело выбегала Шахсанем из дома поглядеть, не возвращаются ли ее сыновья? А их все нет и нет. Уже солнце клонилось к закату, когда она — в который раз вышла во двор, с тоской глядя на дорогу. И вдруг увидела: большая толпа, молча свернув с проселочной дороги, по тропинке направляется прямо к ее дому. Шахсанем почувствовала, как сердце у нее оборвалось и покатилось куда-то под ноги. Все вокруг завертелось в стремительном вихре. Хотела броситься навстречу людям, но ноги подкосились — и она едва успела ухватиться за столб, врытый возле крыльца. Немного успокоившись и словно позабыв о ноющих болях, рванулась вперед и с отчаянным криком кинулась навстречу.

— Люди добрые, что случилось?! Кого вы несете?

Говорят, когда кочевье возвращается на старое место, впереди всегда идут аксакалы — старейшины рода. Вот и сейчас самые старые, самые уважаемые в селе люди шли впереди. Отделившись от толпы, они молча подошли к Шахсанем.

— Успокойся, Шахсанем! — пытались они успокоить ее. — Ничего страшного не случилось, выслушай нас…

Но Шахсанем ничего не слышала и не понимала. Растолкав стариков, хотела бежать дальше, туда, где на руках у людей (теперь она ясно видела) лежал ее мальчик, ее Вугар. Старики поняли, что препятствовать ей бессмысленно, и расступились, Давая дорогу.

Подозрительность свойственна человеческой натуре: многие с любопытством наблюдали за Шахсанем. Что ни говори, а Вугар не был ей родным сыном, не она носила его, не она родила. Станет ли убиваться, узнав о несчастье, обрушившемся на мальчика?

А Шахсанем никогда не думала о том, что Вугар ей не родной. Сорок дней минуло ему, когда Шахсанем приложила малыша к своей груди. Вот уже двенадцать лет воспитывала она мальчика, как родное дитя. Поначалу, когда при родах скончалась мать Вугара, она и вправду приняла его из жалости. А потом, особенно после того, как недавно пришло извещение, что на фронте погиб его отец, раз и навсегда забыла о том, что он рожден не ею. Не было для нее разницы между ним и родным Исметом, поровну делила Шахсанем между сыновьями материнскую любовь и заботу.

С воплем бросилась она к Вугару, но, увидев на его голове повязку, смолкла, глаза ее расширились и застыли. Окаменев, она остановилась, не в силах вымолвить ни слова.

— Стать мне вашей жертвой, — еле ворочая языком, обратилась она к женщинам, которые несли мальчика. — Кто его так изуродовал? У кого рука поднялась на моего сироту? — Голос ее звучал как стон.

Не дождавшись ответа, она наклонилась над Вугаром, стала бить себя кулаками в грудь:

— Родной мой, несчастный сынок! Лучше бы мне умереть и лежать в сырой земле, только бы не видеть тебя несчастным.

Шахсанем не плакала. Слезы высохли, но столько горя, столько отчаяния было в сухих, широко открытых глазах, звучало в словах, что тем, кто усомнился в искренности ее материнских чувств, стало стыдно. Люди смотрели на нее с уважением и сочувствием. Казалось, все взгляды единодушно говорили: «Славная, добрая ты женщина, Шахсанем!»

Слабая, больная, еще держась на ногах, забыв все свои недуги, она бережно приняла Вугара из рук женщин и стала целовать его лицо, глаза. Она прижималась мокрым лицом к бледным щекам Вугара, покрывала слезами и поцелуями его руки. Как ни пытались помочь ей соседки, она сама внесла сына в дом и лишь попросила женщин разобрать постель. Под сломанную ногу подложила пуховую подушку и, закутав мальчика, села возле него на краешек тахты. Худенькие плечи ее сотрясались и вздрагивали. Может быть, впервые в жизни в душе пробудилось чувство протеста.

«О аллах! — думала она. — За что ты шлешь на моего мальчика одну беду за другой! За что, спрашиваю, ты наказываешь меня? Или тебе понадобился единственный мой кормилец, единственная моя опора? За какие грехи караешь меня, о аллах?»

Выплакавшись, Шахсанем немного успокоилась, словно погасила слезами жар своего сердца. А тут как раз пришел костоправ, осмотрел ногу. А потом пожаловал и фельдшер — единственная в селе медицинская сила. Их прислали старейшины. Фельдшер быстро промыл рану, наложил повязку. Задача костоправа оказалась куда сложнее. Невзирая на крики Вугара, напоминавшие жалобное ржание жеребенка, он долго и тщательно мял его ногу, вправляя кости. Потом попросил свежих желтков и, пропитав ими кусок полотна, налепил ткань на место перелома. Наложив поверх дощечку, он с помощью фельдшера крепко-накрепко забинтовал ногу.