Анатолий Медников - Открытый счет

— Меня видите, товарищ лейтенант? — запыхавшись, спросил Петушков и сел рядом с Сергеем на траву.

— Вижу, а что?

— Ну, вы раненый, а черепок работает?

— Работает. Вот ведь говорю с тобой.

— Ну тогда, наверно, только кожу срезало. Я перевяжу. Надо, товарищ лейтенант, в санбат.

— Нет, я останусь пока. Останусь, силы есть.

— Это зря, лучше пойдёмте, тут близко, — уговаривал Петушков.

— Ты перевязал и отстань, понял? Я ещё на ногах, значит, на ногах и останусь.

— А товарищ майор тяжело ранен. Он вас зовёт… — сказал тогда Петушков.

Окунев сидел на земле, прислонившись спиной к стволу молоденькой сосны. Крупный пот стекал по его побледневшему лбу, и первое, что заметил Сергей, было не выражение страдания и боли, а тот растерянный и удивлённый взгляд, с каким майор Окунев разглядывал свои ноги в лёгких маскировочных штанах, запачканных пятнами грязи и… крови.

— По обеим ногам полоснул, гад, из-за дерева. Я его не заметил, — сказал Окунев, когда Сергей наклонился к нему, чтобы спросить, как майор себя чувствует, но не спросил, потому что это было сейчас бессмысленно.

— Санитара! — закричал Сергей, косясь на неподвижно лежавшие, словно бы отдельно от тела, ноги Окунева. — Но это ничего… ноги, — произнёс он, словно бы винясь перед майором Окуневым в чём-то, хотя виниться ему было не в чем.

— На ногах ходят, мне ноги нужны. Ты кричи, кричи медицину, там сидел один с сумкой в транспортёре, я видел, — сказал Окунев.

Сергей снова во весь голос позвал санитара, который с большой сумкой на боку уже бежал к ним.

— Сейчас перевяжем и в санроту, потерпи, товарищ майор.

— Нет, везите меня прямо в санбат, там врачи лучше, на транспортёр и в санбат, — приказал Окунев и поманил к себе пальцем Сергея так, словно хотел сказать ему сейчас что-то очень важное.

— Я слушаю, Игорь Иванович, слушаю!

— Ты тоже ранен?

— Царапнуло, должно быть, по коже. Легко.

— Пометил и тебя Берлин.

Сергей опустился на колени рядом с Окуневым и наклонился к его лицу.

— Слушай, я в армию попал в сорок первом, давно. И когда увидел, какая она война, то решил — обязательно меня убьют или ранят. Ты слушаешь меня? — спросил Окунев.

— Конечно, убьют или ранят, — повторил Сергей последние слова, чтобы Окунев поверил: он слушает внимательно.

— Я бывал везде и всюду, сам за "языками" лазил, ходил в атаку и всё живой. И так я стал себя настраивать, что никакая пуля меня не возьмёт. И вроде бы получалось. Но вот и я схлопотал свою. В последний час. Как по радио передают: "В последний час!" Обидно!

Сергей, ожидавший от тяжело раненного Окунева каких-то иных признаний, в недоумении поднялся с колен, не зная, что и сказать.

— Бывает, товарищ майор, что же делать! Если не в кость попало, а в мягкие ткани, так это быстро, это быстро.

К ним подбежал санитар и первым делом разрезал у Окунева штанины маскировочных брюк.

Окунев громко застонал, когда пришлось пошевелить его ноги. Больше Сергей и Окунев уже не разговаривали, и во время перевязки, и пока ехали на бронетранспортёре в санбат. Там Сергей сдал майора в руки врачей, и ему самому сделали новую перевязку.

Когда он вернулся в штадив, бой в ближайших кварталах Шпандау хотя ещё продолжался, по уже стихал. Те немецкие группы, что просочились дальше на запад, преследовались теперь нашими танками и пехотой.

Комдив со своей опергруппой тоже уехал вперёд. Кто-то из штабных офицеров вспомнил про крепость, которая ещё не сдалась.

— А как же майор Зубов, товарищи, что с майором? — спросил Сергей, но никто в штабе не мог сказать ему сейчас ничего определённого. Должно быть, майор Зубов живой или мёртвый находился ещё за каменными стенами Шпандауской цитадели…

Пока человек жив, каждая секунда его существования таит в себе надежду. Зубов пролежал всю ночь в холодном и сыром углу камеры, мысленно подготовив себя к расстрелу. И всё же!.. Всё же он не давал погаснуть в своей душе надежде на то, что комендант в последнюю минуту одумается…

Было девять часов утра (немцы забыли отобрать у Зубова часы), когда заскрипела дверь камеры, и в неё просунулось остроносое лицо обербаурата Коха, с улыбкой на тонких губах, какую он выдавливал, как мазь из тюбика.

— Прошу вас, следуйте за мной, — сказал помощник коменданта.

Зубов, осторожно ступая на окоченевших ногах, поплёлся за Кохом по длинному коридору.

"Не расстреливать же он меня ведёт, один, без охраны?" — подумал он тогда со стеснённым, больно сжавшимся сердцем. Однако тревога в нём росла по мере того, как они гулко стучали сапогами по бетонному полу тюрьмы.