Аксель Сандемусе - Былое — это сон

Старушка снова принялась за работу.

— Здесь всего две новых могилы, — заметил я.

Эти слова подействовали именно так, как я ждал. Она тут же выпрямилась и ответила:

— Да, вон та, крайняя, это могила Антона Странда, его убили. Ты, может, слыхал?

Я сделал вид, что не понимаю, о чем речь, и она охотно начала рассказывать про это убийство. Но я не услышал ничего, кроме старой мудрости — что молодежь никак не возьмется за ум, да многочисленных вздохов. Рассеянно я перевел взгляд в сторону дома, где, по ее словам, жили родители Антона Странда. Когда-то они держали лавочку, но теперь жили на скопленные деньги, возделывая для своего удовольствия небольшой огород.

Я подошел и посмотрел на свежий могильный холмик. Опытный, целеустремленный сыщик не стал бы этого делать. Холмик не мог ни о чем поведать сыщику. Но все-таки под ним покоится Антон. Вот бы посмотреть, как он лежал убитым в саду.

Я закрыл глаза, теперь я видел Антона, он лежал в саду — вниз лицом, одна рука прижата туловищем, другая откинута в сторону. Меня знобило. Что-то грозное поднималось из этой могилы, какой-то безмолвный вопль:

— Зачем ты лишил меня жизни?

Я простоял так несколько минут, мне казалось, будто я заклинатель духов, будто загадка вот-вот раскроется. Если немного подождать, ни о чем другом не думая, мертвец непременно ответит. Кто тебя убил?

Но когда заклинаешь духов, тебе отвечают лишь твои собственные мысли, из могилы поднимался все тот же грозный вопль:

— Зачем ты лишил меня жизни?

Нечего, лежа в могиле, распространять ложные слухи, подумал я, пытаясь сохранить чувство юмора. А то я тебя привлеку к ответу за клевету.

Но ушел я в дурном настроении. Я по неделям не вспоминал об этом убийстве, но когда оно вдруг всплывало в памяти, я понимал, что в общем-то ни о чем другом и не думаю: кто убил Антона Странда? Казалось бы, не все ли равно. В Европе идет война. С каждым днем небо над старым миром темнеет все больше и больше. Умирают десятки тысяч людей. А я хожу и терзаюсь догадками, кто убил человека, которого я никогда не видел и который мне совершенно безразличен. Дело-то уже закончено, виновный наказан.

Я снова остановился и посмотрел на Винье, но мысли мои витали далеко. Все, что случается, имеет свои причины, это я знал твердо. С тех пор как я научился думать, я никогда в этом не сомневался. Зачем же в таком случае я трачу время на это убийство? Ко мне оно отношения не имеет. Какие у меня основания думать о нем?

Я мельком вспомнил о Йенни, и вдруг в голове всплыли слова, от которых меня пробрала дрожь, будто мне к затылку приставили дуло револьвера: «извращенность — это одно из первичных побуждающих начал в человеческом сердце…»

Йенни? У нее была связь с моим братом. И с Антоном Страндом. Ее подозревали в убийстве бывшего друга.

Я посмотрел в лицо Винье и повторил его четверостишие, запавшее мне в память:

Дни шли, я забавлялся с игривым котенком и еще одной кошкой, которая по кошачьей мерке была уже очень стара. Она привыкла лежать в моей комнате у печки, и нельзя было требовать, чтобы такое старое животное изменило своей привычке. Кошка была очень дряхлая. При ходьбе когти ее царапали пол. Каждый вечер я выбрасывал кошку из комнаты. Мне было неприятно прикасаться к этому живому трупу, а сама она двигаться не желала. Каждое утро я опасался, что найду ее, дохлую, под моей дверью, однако не осмеливался помочь природе, ибо позволял себе слишком пренебрежительно отзываться об этой кошке. Если б она сдохла, подозрение пало бы на меня. Кошка была важной особой, она принадлежала хозяйской дочке, уже покоившейся на кладбище. Комната, в которой я жил, тоже когда-то принадлежала ей, и кошка привыкла греться там у печки. Покойница души не чаяла в этой кошке. Вероятно, хозяйская дочка была привязана к ней, как вообще привязываются к животным, но родители раздули и разукрасили эту любовь и сами поверили в нее, когда кошка осталась им после покойной. Преклонный возраст кошки приблизил ее к племени собак.

Я мог часами сидеть у окна, то читал, то размышлял, глядя в сад, где среди желтой и красной листвы висели сливы и яблоки. Днем в саду убирали фрукты, двор был завален гнилыми яблоками. Иногда, как воробьиная стайка, с криком налетала ватага детишек. Повозившись, они опять убегали. Нирюды любили детей. Снеся яйцо, курица выходила на двор и сообщала об этом событии громким кудахтаньем. Детишки тоже начинали кудахтать и кидали в курицу камнями. С громким возмущением курица удалялась, бросив на них оскорбленный взгляд. Ведь она только что сообщила им о важном событии. И рта нельзя раскрыть, где уж тут надеяться на признание.