Аксель Сандемусе - Былое — это сон

Сперва несколько дат. Я родился 17 апреля 1888 года в Йорстаде, в нескольких милях от Осло, встретил Агнес в сентябре 1906-го, уехал в Нью-Йорк в сентябре 1909-го, мне был тогда двадцать один год. Теперь идет 1943-й, мне пятьдесят пять лет (как летит время!). Мое настоящее имя Юханнес Торсен, в 1917 году я стал американским гражданином под именем Джон Торсон.

В последние годы я иногда размышлял, существует ли загробная жизнь, однако больше всего меня интересовало, может ли старый грешник найти спасение в религии. Кое-кому это удается даже без веры в основополагающие догматы христианства. Но это редкое акробатическое искусство, и я им не владею.

Что-то во мне всегда протестовало против разрыва с религией моего детства. Я никогда не посещаю богослужений в норвежской церкви — как и в любой другой, — но каждый год перед рождеством ко мне приходит пастор, выпивает рюмку хорошего вина и получает чек. Он не пытается меня обратить. Я прекрасно понимаю, что деньги делают свое дело, — приятно не иметь врагов, но этого мало. Мне нравится пастор, и церковь является точкой опоры в этой всеобщей бездомности. Я давал бы деньги, даже не получая никакой косвенной выгоды. Так где же правда? Всю жизнь я держался вдали от религии, однако всегда знал, что не порвал с ней окончательно. Я не посмел бы назвать человека дураком только за то, что он искренний христианин. Посмотри на самого себя и не суди других слишком строго.

Я руководствуюсь тем разумом, который мне отпущен. Я могу заблуждаться и наверняка заблуждаюсь, но другого разума мне не дано. Иногда сам корабль бывает виной тому, что компас выходит из строя. Однако это еще не причина, чтобы отказываться от компаса, — надо принять соответствующие меры и предотвратить ошибку. Гюннер Гюннерсен обезумел от нашей жестокости и потерял свою дочь, но это еще ничего не говорит о его разуме. Если всунуть булавку в мозг птице, она бешено забьет крыльями. Не станешь же ты ей объяснять, что вытащишь булавку, как только она успокоится, а ведь Сусанна именно это и делала.

Мой разум заставляет меня быть равнодушным ко всему, что относится к религии, но я не разделяю горечи, свойственной атеистам. Наверно, они сами виноваты. Думаю, что мы, равнодушные, гораздо опаснее для христианства, чем те, кто провоцирует новую борьбу. Я вспоминаю дискуссию о пасторах-женщинах. Атеисты взволновались и полезли в спор, который их совершенно не касался, они выступали во имя разума, приличия и еще бог знает чего. Они требовали, чтобы женщинам было разрешено становиться пасторами.

Зачем им понадобилось склонять церковь к разумным действиям?

У христианских и антихристианских пропагандистов есть общая черта — они часто собирают истины, которыми нельзя пользоваться.

Я был вынужден обходиться без религии и не имею с ней никаких дел. Я рассказал об этом Сусанне. Она сделала вид, что это страшно интересно. Еще бы, ведь я такой умный, такой тонкий, она первый раз встретила такого человека. Мы никогда не верим до конца, что кому-то может быть абсолютно неинтересно то, что мы говорим.

Я вижу Сусанну и Гюннера такими, какими увидел их однажды на Студентерлюнден, до того как Сусанна заполучила меня. Между ними, держа их за руки, шла Гюллан, а сзади, точно добрый медведь, тащился Трюггве.

Еще до отъезда в Америку я понял, что обманутым оказался не только Гюннер. Чем больше она нападала на него, тем непроницаемей становился я. Я слышал, как она плакала во сне. Видел, как она сидела, уставившись в одну точку, и не замечала даже Гюллан. Бедная Сусанна, она видела врата, которые захлопнулись безвозвратно. Слышал, как она говорила во сне: «Я счастлива, счастлива, счастлива».

Тогда я понял, в чем заключается метод Куэ [32] Э. Куэ (1857–1926) — французский врач, один из первых разработал метод самовнушения. , и вспомнил слова, сказанные однажды Гюннером:

— Можешь ты понять женщин, которые, погубив одного мужчину, ищут другого, которого бы могли утешить?

Когда мы вернулись из Аскера и Гюннер догадался, что она была там не одна, он сказал мне:

— Я живу с ней уже двенадцать лет. Никто не понимает, зачем мне это, и я тоже не понимаю, и уж тем более не могу объяснить. Никто не понимает, но это разжигает любопытство. До сих пор все считали, что я могу ее удержать. Она любит меня, я — ее, но вместе с тем она ненавидит меня за то, что у меня нет конкурентов, что мы окружены толпой любопытных обезьян. Она готова погубить нас обоих, чтобы восторжествовать хотя бы один-единственный раз, и когда-нибудь, возможно, найдет человека столь же извращенного, как она сама.