Аксель Сандемусе - Былое — это сон

Йенни не была близко знакома с этими людьми, лишь издали раскланивалась кое с кем, но я понял, что ей нравится их общество, а им было весьма желательно знакомство со мной. Вскоре мне и самому понравилось бывать в «Уголке».

Поговорив о воспитании, которого им самим недоставало, они неожиданно начинали рассказывать непристойные истории и анекдоты. Иногда очень забавные, рассказчик редко повторялся. Либо у этих людей был неисчерпаемый арсенал подобных историй, либо они импровизировали на месте.

Однажды вечером они обсуждали книги, вышедшие в так называемой желтой серии. Консервативная пресса гневно обрушилась на них. Кто-то с явным удовольствием пересказал статью из «Моргенбладет». Один пожилой полковник столько наслушался про эту непристойную, безбожную и коммунистическую серию, что в нем пробудилось любопытство. У моего сына, студента, писал он, есть все эти книги, и я начал читать их одну за другой. Я прочел уже одиннадцать книг, они очень толстые, так что этого вполне достаточно. Действительно, в них кое-где встречаются крепкие выражения, но больше всего меня удивило то, что ни в одной из одиннадцати книг мне не попался герой, который бы каждый день ходил на работу.

Эта история вызвала всеобщий восторг. Но мне-то показалось, что полковник прав. Должны же люди зарабатывать себе на хлеб.

У этих мужчин и женщин не было определенного рабочего времени, зато у них не было и праздников. Одевались они всегда одинаково, собирались ли работать, посидеть в «Уголке» или завалиться спать. Они забыли бы о существовании воскресных дней, если б их не будил церковный звон или Армия спасения и если б вдруг они не обнаруживали в «Уголке» не совсем обычную публику. В церкви эти люди не были с конфирмации и о религии не имели никакого понятия, антирелигиозную стадию они давно миновали. Браки они регистрировали в муниципалитете, если вообще снисходили до формальностей. Детей они не крестили, однако не из протеста. Просто они были слишком далеки от церкви и даже не вспоминали о подобных вещах. Религия для них была мертва, не думаю, чтобы они когда-нибудь размышляли о ней.

Если у них случались деньги, они становились расточительными и давали бессмысленные чаевые, но чаще всего денег у них не было, и им приходилось прибегать к кредиту, который, к моему удивлению, они получали. Когда им нужно было выйти в уборную, они громогласно сообщали об этом всем окружающим, а вернувшись, докладывали о результатах.

Однажды Бьёрн Люнд пришел в «Уголок», чтобы занять у меня денег, и я спросил у него, когда эти люди работают. Он ответил:

— Как ни странно, но большинство из них работает очень много, главным образом по ночам. Для людей искусства это характерно. Есть здесь, правда, и такие, которые только выдают себя за художников.

Я уже знал этот тип, часто это были совсем молодые люди. Для них не было существенной разницы, сопьются ли они в начале или в конце своей деятельности.

Эти люди хорошо знали каждого официанта и его привычки, им все было известно о хозяине и метрдотеле. В этом и заключалось их искусство жить. Они точно знали, кто не даст в долг, какое у него должно быть настроение, чтобы дал, и у какого официанта всегда можно перехватить десятку.

Я человек весьма начитанный и уже говорил тебе об этом, но в тех произведениях мировой литературы, которые я прочел, мне ни разу не встретилось правдивое описание неприятностей, поджидающих даже самого скромного и непритязательного человека в харчевнях, именуемых современными ресторанами… Многие области жизни еще не вспаханы литературой. Отношение официанта к посетителю когда-нибудь будет описано в поэтической форме, возникшей еще при феодализме. Разница между слугой и господином сотрется раньше, чем писатели обнаружат ее, им трудно ее заметить, — ведь современная эпоха превратила официанта в капризного тирана и диктатора. Теперь человек сидит в ресторане как на иголках, он до приторности вежлив, ибо боится испортить себе настроение, и в конце концов, страдая от унижения, дает официанту чаевые.

В «Уголке» по традиции держали хороших официантов, умевших скрывать свое превосходство и не относившихся к гостям надменно.

Йенни жила так далеко от Осло, что иногда, если ей хотелось провести вечер в городе, она оставалась ночевать у подруги. Однажды я должен был зайти за ней на Вергеланнсвейен. Подругу звали Тора Данвик, я еще не видел ее, на этот раз ее опять не оказалось дома. Йенни была не готова, ей осталось «сделать еще несколько стежков». Она металась по комнате в одном белье и, по-моему, собиралась сшить платье целиком с самого начала. Она оставила швейную машину и стала шить на руках, схватилась за утюг, опять бросилась к швейной машине. Примерила платье перед зеркалом, рот у нее был полон булавок. Сняв платье, снова метнулась к машинке. Глаза ее блуждали, она была поглощена своим делом и что-то бормотала себе под нос. Наконец Йенни предстала предо мной в новом платье и спросила, как она мне нравится.