Кэтлин Сейдел - Вновь, или Спальня моей госпожи

— Ну конечно, дорогая… разумеется…

— А какие у нее были платья? Папочка, расскажи подробнее!

Отец честно старался:

— Ну… у нее была зеленая блузка…

— Это я знаю. Она в ней на фотографиях. А еще что? Платья, платья она носила? Красивые?

— Ну да, наверняка… но, милая, послушай, я не помню. Самое главное — что у тебя ее фантазия.

— А какие у мамы были волосы? — Дженни понимала, что замучила отца, но не могла остановиться: это было слишком важно.

— Она умела делать красивые прически?

— Ну, у нее были длинные волосы, обычно она их распускала, а в жару закалывала на затылке.

— Она здорово управлялась с ними?

— Скорее всего… но, возможно, я не совсем понял твой вопрос.

«Смогла бы она красиво меня причесать?» — вот что имела в виду Дженни. Ну конечно, смогла бы! Ведь она была — мама. И звали ее Лили. Какое прелестное имя! Женщина с таким именем обязана уметь делать чудесные прически.

Мама по имени Лили пекла бы пироги для школьных вечеринок, выбирала бы для Дженни в магазинах красивые платья, убирала бы ее волосы перед концертами, срезала бы корочки с хлеба, готовя сэндвичи. Дженни верила в это всем сердцем. И это не было ее очередной выдумкой.

Ужасно было расти без мамы. Иногда с девочкой происходили странные вещи. Они смущали ее. Однажды у нее зачесалось в таком месте, о котором и говорить-то неохота. Ночи напролет Дженни не могла заснуть от ужасного зуда. Ей казалось, что с нею происходит нечто стыдное. Конечно, маме она сказала бы сразу: отвела бы ее в сторонку и по секрету поведала бы обо всем. И мама бы это уладила, обо всем позаботилась бы — и никто бы ни о чем не узнал. А папе она не могла ничего сказать и тянула время. Но однажды среди ночи зуд стал невыносимым.

Дженни понимала, что папа не должен ее осматривать, и он отвел ее в пункт первой медицинской помощи. В столь поздний час там были странные люди, все под мухой, и от них дурно пахло. Том все время обнимал дочку. Причина была проста: кто-то укусил ее, когда она плескалась в реке. Потом Дженни натерла там резинкой от трусиков, и в ранку попала инфекция.

Если бы мама была жива! Дженни не мучалась бы три ночи подряд и не попала бы в такое мерзкое место из-за паршивого укуса.

Время шло, многое становилось проще. Никто не подсмеивался над тем, что она не похожа на других. Дженни всегда была весела и очень забавна, но своих тайн никому не раскрывала. Дженни нравилось быть в школе на особом положении. У нее не было закадычной подруги. Но она считалась девчонкой, на которую можно положиться. Если кому-то из маленьких индейцев нужно было передать что-то своей «бледнолицей сестричке», это делалось через Дженни. Когда она уже училась в средней школе, учительница театрального мастерства собралась поставить пьесу из истории гражданской войны на Юге и очень хотела узнать, не откажутся ли чернокожие ребята ей помочь. Она спросила об этом Дженни. Девочка знала, но ей не составило никакого труда выяснить. Она села в автобус, переехала через мост вместе с детьми негров, и те выложили ей все, что об этом думали: «Ни за что на свете не будем изображать рабов».

За три года до окончания школы в первый день учебного года школьный автобус проехал по южной стороне реки, потом прогромыхал по выбоинам старого моста. Громко заскрежетали тормоза, и автобус остановился в самом начале Мэйн Стрит.

Раньше здесь никогда не останавливались. На Мэйн Стрит располагались в основном магазины, офисы по торговле недвижимостью, страховые конторы. Жилых зданий тут было мало, и непонятно, кто в них жил. Вечерами, после закрытия магазинов, улицы мгновенно пустели. Никто не играл в мяч, не катался на велосипедах… Но сейчас стало ясно, что кто-то из ребят живет именно здесь.

В автобус вошел высокий и стройный темноволосый парень. Он скользнул взглядом по лицам — с одной стороны прохода сидели бронзовокожие индейцы с лоснящимися черными волосами, по другую сторону — чернокожие. Спереди в одиночестве сидела веснушчатая белая девчонка. Занятным был этот школьный автобус.

Обычно в сентябре везде холодно, дует резкий ветер, но в Оклахоме начало сентября ничем не отличается от августа — такое же жаркое и золотое…

Мать мальчика, возможно, считала их переезд «сменой декораций» и началом новой жизни, но сыну было видней. Автобус, полный плебеев, парий, аутсайдеров, служил лучшим подтверждением тому, что жить в нижней части города — предел падения.

Он плюхнулся на сиденье напротив белой девчонки. Та дружелюбно представилась.