Яшар Кемаль - Легенда Горы. Если убить змею. Разбойник. Рассказы. Очерки

Мы подошли к берегу мирно дремавшей Джейхан. Уже начинало светать. По реке медленно катилась волна света. По мере приближения к нашей деревне Джейхан разливается все шире, захлестывая прибрежные овражки. Вскоре уже совсем рассвело. Мы увидели впереди большой оранжевый трактор. Его мыл парень с черными мокрыми, упавшими на лоб волосами. Дядюшка Хёсюк подошел к трактору, внимательно его осмотрел. Что-то пробормотал про себя. Погладил колесо, окинул взглядом фары. Не глядя на него, парень вытирал насухо бока трактора.

— Послушай, сынок, — сказал ему дядюшка. — Завтра я отправлюсь в Юрегир. Счастливо оставаться.

Мы продолжали путь. Под нашими ногами клубилась пыль. До самой деревни дядюшка Хёсюк не проронил ни слова.

Сухая стерня усеяна небольшими, похожими на пуговки улитками. На каждой соломинке эти белые пуговки. Если сорвешь соломинку, они падают на землю. Верный признак, что стоят самые жаркие дни лета.

Я иду из Джейханбекирли в Кесиккели. Возле реки ко мне пристал спутник: сутулый худощавый человек лет шестидесяти. Глаза у него темно-зеленые, с отливом в синеву. Перепоясан он широким красным кушаком. Обычно такие носят кочевники. Шаровары новехонькие, с иголочки. Судя по всему, он возвращается с базара. Заостренный подбородок, широкие скулы выдают татарское происхождение. Мой спутник хорошо помнит старую Чукурову.

— Кто тогда ценил землю? Ни во что ее не ставили. Тридцать лет тому назад всю эту огромную равнину можно было скупить за пять золотых.

— Разве тогда ее совсем не засеивали?

— Засеивали. Но только одну сотую того, что сейчас. И то в основном около Юрегира. Мы тоже сеяли. Но сколько? На лето все поднимались в горы. На всей равнине не оставалось никого, кроме сторожей.

— Что же вы сажали? Хлопок?

— И хлопок сажали. Когда он созревал, мужчины спускались, собирали урожай. На тюфяки хватит — и ладно. Тогда высеивали только местные сорта. И пшеницы растили немного. Лишь бы на еду доставало.

— В те времена, я знаю это по песням, из Средней Анатолии в Чукурову приходили батраки. Чем же они занимались?

— Работали в Юрегирском районе. Там, как и сейчас, росли хлопок и пшеница. Большое было поместье. Юрегирцы не поднимались в горы, как мы. Анатолийцы здесь долго не выдерживали: подхватывали чахотку или лихорадку. Вся Чукурова была заболочена. Отсюда, где мы сейчас находимся, нельзя было пройти к подножию Анаварзы. Теперь-то сплошные поля. А тогда — болота. И москитов тьма-тьмущая. Только попадись — насмерть закусают. В Чукурову тогда приходили и анатолийцы, и горцы. Ты, должно быть, слышал песню о братьях. Еще с тех времен осталась. Пришли в Чукурову двое братьев, сыновей вдовы. Надоело им жить в бедности, решили немного денег подработать. Да только тяжело было жить в здешних краях. Ни один горец больше пятнадцати дней не выдерживал. Младший брат — был он тонкий и хрупкий, как веточка, — заболел. Отправились они оба домой. Старший младшего то под руку ведет, то на спине тащит. Когда они подошли к Гюнешлийской равнине, младший совсем плох стал. Подорвала его силы Чукурова. Присели они в тени дерева. Воды поблизости нет. Только рядом, на баштане, дозревал арбуз. А солнце все сильней и сильней печет. Старший брат весь в тревоге. И чтобы облегчить сердце, затягивает песню:

Долго еще пел старик. О горе и о гневе старшего брата.

Когда мы достигли Кесиккели, он простился со мной. Глаза его улыбались, сверкали, словно капли росы, унизавшей зеленые листья. Старая Чукурова продолжает жить в его сердце. Все наши старики тоскуют по прошлому. Они еще помнят, как по необъятной равнине скакали арабские кони и джейраны. Ах, проклятая старая Чукурова! Споры и рознь между племенами. И любовь, великая любовь, перехлестывающая все преграды. И снова споры и рознь.

Мне надо было выехать из Нигде в Адану. Оба автобуса, курсирующие по линии Кайсери — Адана, уже ушли. Поезд приходил только в полночь. Я вышел на дорогу и стал ждать попутной машины. Передо мной остановился грузовик с кузовом, затянутым брезентом. Внутри было полно народу.