— Ну чего разорались, подлые твари?! Заткните свои поганые глотки! — ругался он.
Несколько раз он поворачивался в мою сторону, явно намереваясь что-то сказать, у него даже растягивались губы и вроде бы удлинялся нос. Но так и не решался, лишь опять обрушивал брань на ни в чем не повинных чаек, так, словно это были не птицы, а оскорбившие его люди. Его, казалось, окончательно выводило из себя то, что чайки не обращали на него внимания.
— Эй вы, гнусные твари! Ослы, свиньи! Песьи морды! Попадите только мне в руки! Уж я поквитаюсь с вами! Схвачу за грязные клювы и не спеша сверну вам шеи!
Неспроста все это было, неспроста. Я чувствовал, что ему невтерпеж поделиться со мной. Наконец я не выдержал:
— Чего ты прицепился к несчастным птицам! Чем они виноваты? Мучает тебя что-то — скажи. Нечего злобствовать впустую.
Он затих, потупился. А когда поднял лицо, я увидел, что щеки у него порозовели, а в глазах появился неестественный блеск.
— Не обращай на меня внимания, — попросил он.
— Да ну тебя в самом деле, горе ты горькое…
Миновало несколько дней. Чакыр как будто избегал встреч со мной. Тогда я решил выследить его. Конечно, так, чтобы он меня не заметил. Оказывается, он перестал выходить в море с рыбаками. Часами крутился у моста, под которым валялась старая лодка, узкая, длинная, какая-то несуразная, краска на ней давно облупилась, доски рассохлись и почернели, фальшборт поломан.
Стараясь не привлекать ничьего внимания, Чакыр то и дело подбегал к лодке, ощупывал ее, заглядывал под днище. Поймав на себе чей-нибудь взгляд, торопливо отходил в сторону, отворачивался, но вскоре опять крадучись подбирался к лодке и опять ощупывал, разглядывал, что-то прикидывал. Порой он, вздрогнув, бросал по сторонам испуганные взгляды, но, убедившись, что никому нет до него дела, продолжал осмотр. Самые противоречивые чувства отражались на его лице: огорчение и надежда, радость и досада. О чем он мечтал, какие строил планы?
Я наблюдал за ним из окна угловой кофейни. Чакыр не мог видеть меня. Он никогда не заходил в эту кофейню. Даже под страхом смерти невозможно было загнать его туда. Почему? Кто знает… Хозяин кофейни, во всяком случае, не знал. Но это факт — никогда он сюда не заглянет.
Примерно с неделю Чакыр крутился вокруг старой посудины, любовался ею, нежно поглаживал потрескавшиеся борта. А потом вдруг сам отыскал меня на морском берегу у той самой скалы, где мы прежде любили с ним сидеть. Он уже не сердился на чаек, не злобствовал и не ругался. С детски озорным простодушием неожиданно попросил:
— Можешь передать Нусрету-бею, что я хочу покрасить лодку, которую он бросил на берегу?
— Пожалуйста, передам. Ты ведь знаешь, Чакыр, что Нусрет-бей мой старый приятель.
— Знаю, знаю, — все так же простодушно сказал Чакыр.
— И это все? — спросил я.
— А что еще? — Он призадумался. Похоже, собирался еще что-то сказать, но так и не решился. — Да, все, — обронил он. — Просто хочу покрасить лодку. — Он облизнул губы. — Я хорошо покрашу.
Еще солнце не взошло, как Чакыр принялся за дело, а к полудню закончил. Он выкрасил лодку в небесно-голубой цвет. Отполировал нос и корму. Два дня потратил на то, чтобы по обе стороны от носа вывести белой краской слово «Голубь». Странная надпись. Ее видно было издалека. А под словом «голубь» нарисовал голубку. Что это был за рисунок, я вам передать не могу. Ничего подобного не выходило из-под кисти ни одного художника во всем мире от древних времен до наших дней. Описать это невозможно. Надо видеть. Видеть лодку с голубкой, распростершей крыла в луче света, стремящейся в неведомую даль безбрежного океана.
С тех пор Чакыр забросил и работу и дом. Он сутки напролет проводил возле красавицы лодки, не сводил с нее влюбленного взора. Порой отступал на шаг и, причмокнув, восхищенно восклицал: «Хороша! Эх, до чего ж хороша!»
Он приобрел нейлоновый парус, голубой с желтым. Наладил тонкую сеть, тросы. Где-то раздобыл старинный якорь. Нусрет-бей не узнал свою развалюху. Когда ему сказали, что это и есть его лодка, он просто отказался поверить.
Дело было сделано, и Чакыр опять стал искать встреч со мной. Он больше не сердился на чаек, но видно было, что его что-то гложет, что он места не может себе найти. И вдруг однажды совсем неожиданно он произнес:
— Хоть бы единый разок выйти в море на этой лодке половить рыбу.
Слова эти вырвались у него непроизвольно, и, очевидно, он в тот же миг пожалел о них.
— Нет-нет, не надо! Еще, чего доброго, хозяин подумает черт знает что. Я и так ему благодарен, что позволил покрасить лодку. Мне и этого достаточно.
Читать дальше