Яшар Кемаль - Легенда Горы. Если убить змею. Разбойник. Рассказы. Очерки

«Сегодня же ночью пойду к Ахмеду!» — решила она. Страшно только, как бы отец не проведал. Крут он на расправу, никого не пощадит — ни ее, ни Ахмеда, ни Мемо. Но почему Мемо ведет себя так странно? Не взял такие дорогие вещи? Без слова отдал ей ключ.

Гюльбахар старалась не вспоминать о Мемо, о его полных боли глазах, гнала его образ прочь, но все тщетно. Давно уже заметила она что-то странное в отношении к ней Мемо. Почему он так предан ей — разобьется, но выполнит любую ее просьбу?

Итак, решено, сегодня ночью она пойдет к Ахмеду. И не только сегодня, а если удастся, то и завтра, и послезавтра. Но как попросить ключ у Мемо? Как посмотреть в его полные боли глаза? Выполняя ее просьбу, он терпит муки смертные. Этого нельзя, невозможно не замечать!

Тоска становилась все нестерпимее. И вместе с ней росло негодование: девушка готова была бросить вызов своему отцу, его прислужникам, обычаям, Горе, всему свету.

Из мраморного зала слышался зычный, густой бас Махмуда-хана. Гюльбахар как будто видела отца перед собой. Мужчина он заметный, видный. Когда говорит по-курдски, оживляется, смотрит орлом. До сих пор Гюльбахар любила только своего отца. Восхищалась только им. И отец знал о ее к нему чувствах.

Весь вечер бродила девушка по дворцу, стараясь держаться поближе к мраморному залу. Остановится, прислушается, не стихло ли там, и опять начинает ходить. Наконец наступила полная тишина, все разошлись. В это время отец обычно совершал вечерний намаз.

«Что, если сейчас зайти к нему? — мелькнула у нее мысль. — Пасть ему в ноги и сказать: „Не как твоя дочь — как простая девушка, просительница пришла я к тебе, Махмуд-хан. Выслушай же мою смиренную мольбу. Пощади Ахмеда. Ради меня пощади. Вспомни о своем происхождении, Махмуд-хан. С великой Горы идет слава нашего рода. Так говорил мой дед, твой отец. И уж кто-кто, а ты хорошо это знаешь, Махмуд-хан. Рядом с нашим старым домом было орлиное гнездо…“»

Однажды, когда аскер открыл дверь мраморного зала, она чуть было не вошла туда. В последний миг опамятовалась. За себя она не боится. Но ведь как только отец услышит о ее просьбе, он тут же прикажет обезглавить ее любимого.

Наступила полночь. Весь Беязид погрузился в глубокий сон. Только Гюльбахар не спит. Крутится, ворочается, все слышится ей звон цепей из темницы.

Опасная, безрассудная это затея. Рано или поздно, их тайна раскроется. В этом дворце ничто не ускользает от глаз хозяина. Сестры уже, верно, почувствовали неладное. Стоит кому-нибудь проследить за ней — и… Страшно даже подумать, какая буря поднимется. Да и можно ли положиться целиком на Мемо? Что, если, спасая свою голову, он пойдет и расскажет обо всем отцу? Может ли он донести?..

Обуреваемая подобными страхами, Гюльбахар поднялась с постели, оделась и вскоре — сама не заметила как — очутилась у тюрьмы. Походила вокруг, подошла к пристройке. Угрызения совести, стыд, робость не позволяли ей постучать. Но тюремщик — он как будто дожидался ее — вдруг распахнул дверь. Гюльбахар повернулась и пошла прочь. Но он догнал ее и протянул ключ.

— Поговорите у меня в комнате, — пробормотал он срывающимся голосом.

Гюльбахар с трудом открыла железную дверь тюрьмы. Спустилась по ступеням, позвала:

— Софи, Софи!

Затаив дыхание, Ахмед ждал ее с самого вечера. Нет, с того мгновенья, как она ушла. Чуть заслышит какой шум или шорох, сразу вскакивает на ноги. Подбежал он к Гюльбахар — сплелись два языка пламени.

Дочь паши все никак не могла забыть о Мемо. Почему он предложил ей поговорить с Ахмедом у него в комнате? Уж не святой ли он? Возможно ли, чтобы на свете существовало подобное благородство и великодушие? Гюльбахар была подавлена.

Вновь повела она Ахмеда в караульную башенку. Только на этот раз уселись они со стороны пропасти, обращенной к востоку. Откинулись спиной к стене — и сидят молча, не разнимая рук. Ночь тихая-тихая, и каждому чудится, будто он слышит биение сердца другого.

— Правда ли это? — прорыдала Гюльбахар.

— Что правда? — не понял Ахмед.

— Что через сорок дней, если не приведут коня, и тебе, и Софи, и Мусе-бею отсекут головы?

— Правда.

Застонала Гюльбахар, пробормотала что-то невнятное.

— А ты узнала меня? — спросил Ахмед. — Помнишь нашу первую встречу около Кюп-гёля?

— Конечно, помню, — отозвалась дочь паши. — Ты ведь вел танец. А сам-то ты меня помнишь?

— Еще бы. Как сейчас вижу перед собой. На ногах у тебя были коралловые браслеты.

Точно в сладостном сне вся истаивала Гюльбахар.