Виорэль Ломов - Мурлов, или Преодоление отсутствия

– Крутой спуск, крутой подъем, крутой поворот, крутой нрав, крутое яйцо, – бормотал Мурлов, загибая пальцы. – Что еще? Крутой подбородок, крутой затылок, крутой лоб, крутой разговор…

– Крутая гора, крутой берег, – сказала Фаина, – крутой кипяток, крутой мужик – так еще не называют, но скоро, вот увидишь, будут…

– Уже пальцев не хватает. Крутая грудь, крутые бедра, – сказал Мурлов, глянув на нее и сразу загнув четыре пальца.

– Так уж и крутые! – сказала Фаина воркующим голосом.

Мурлов засмеялся. Гвазава продолжал швырять камни.

Ручей убегал вправо к Аксауту. Аксаут глухо шумел за зеленой стеной деревьев. О чем шумел? Кому шумел? Всю жизнь шумел и никому не надоедал. Учиться надо даже шуметь.

Отлоги ближних гор (не поправляй меня: не отроги, а отлоги) , смыкаясь внизу, напоминали громадный бокал, наполненный голубым искрящимся вином с плавающей в нем красной ягодой солнца и белым льдом перевала.

– Правда, красиво? – спросила Фаина.

Тени, как гуси, тянули свои шеи и рвались, и перескакивали через ручей, и стремительно ускользали по теплой еще дороге на восток. Навстречу им и солнцу промчалась, громыхая бортами, машина. То ехали на ферму за молоком.

– Савва, ты что там разохотился? Всех лягушек перебьешь. Иди сюда, зверобой, – позвала его Фаина. Савва нехотя подошел. – Ложись, – она постучала по земле справа от себя. – Подождем машину и вернемся на ней. Что-то неохота тащиться пешком.

Закат был очень красивый. Может, потому, что за ним следовала тьма. Лежали молча. Мурлову было приятно ощущать близость Фаины. Фаина же испытывала сильное беспокойство и, как она поняла, беспокойство это исходило от Гвазавы. Она взъерошила Мурлову волосы:

– Ты когда пострижешься, Жерар Филипп? – спросила она.

«Постричь тебя надо. Хотя нет, не стригись». Кажется, это было сто лет тому, которые кончились секунду назад.

Мурлов опустил лицо в траву и закрыл глаза. Фаинина рука лежала на затылке и на шее, и он чувствовал ее тепло и почему-то то, что она изнутри незагорелая, белая.

– На свете счастья нет, – сказал Гвазава.

– Есть, – сказал Мурлов. – Почему ты цитируешь поэтов?

– Я же не ты. Это ты цитируешь себя.

Фаина убрала руку. Мурлов невольно прижался к девушке плотнее боком и замер, как замирает закат перед тем, как обрушиться в пропасть тьмы. Гвазава встал и, потянувшись, сказал:

– Посмотрю, не идет ли машина.

Его не стали удерживать. «И жаль тебя мне искренне, что, братец, ты неискренний». Фаина повернулась к Мурлову и стала с улыбкой рассматривать его. Оба ее глаза то сливались в один, то расплывались в три, и Мурлов почувствовал, как дрожь охватывает его тело. Фаина спросила:

– Ну?

Мурлов коснулся ее холодных губ, пахнущих земляникой, своими губами и понял, что пропал, безвозвратно пропал, на всю свою жизнь пропал, и нет ему спасения от Фаининых колдовских чар.

– Бог ты мой! – сказала она. – Есть дни, как жемчужины в пыльной шкатулке.

– Жемчуг тускнеет со временем.

– Жемчуг – да, жемчужины – нет. И вообще, Мурлов, не выпендривайся: жемчуг тускнеет со временем! Целует красивейшую девушку гор и занимается астропрогнозами…

Мурлов обнял ее.

– Не надо. Сегодня мы уйдем с тобой в горы. Вдвоем, на всю ночь. У меня есть бутылочка замечательного напитка – ты не пил, нет, не спорь – вишневый финский ликер. Отцу подарили в Тампере, а он только водку пьет, да на Новый год шампанское. Слушай, Мурлов, это ты заразил меня. Я вся дрожу, – она положила его руку себе на сердце. – Ты тоже дрожишь, глупенький. Успокойся. Наше время еще не пришло, – она вскочила, подбежала к ручью, зачерпнула в ладони прозрачной воды и напилась. Принесла в ладошках воды Мурлову и напоила его, а затем приложила свои ладони к его лицу. Мурлов целовал их, и так им было обоим хорошо, что ничего-то больше в жизни и не надо.

– А ты больше не думаешь о той? – неожиданно спросила Фаина. Уж такова особенность всех женщин – задавать каверзные вопросы своим непостоянным кавалерам. Да и вообще во все времена все женщины – неиссякаемый источник вопросов, а мужчины – не заполняемый мусорный ящик ответов. Почитайте на досуге «Тристрама Шенди», господа, и проверьте, не забыли ли вы завести часы.

– Нет, – вздрогнул Мурлов, – я всегда думал только о тебе, я…

Фаина надавила на его губы ладонью. Подошел Гвазава.

– Едет машина. Слышно за поворотом.

Он не смотрел на них. Фаина ткнула ему пальцем под ребро. Гвазава вздрогнул и зло посмотрел на нее.