Виорэль Ломов - Мурлов, или Преодоление отсутствия

Елену била дрожь. Андромаха убежала в покои. Седобородый Приам смотрел вниз на сына, он очень хотел все изменить, отдать этим проклятым грекам Елену, отдать этому пьянице Атриду остатки могучего дарданского флота, спрятанного в далекой лидийской гавани, отдать всем этим кровожадным пиратам из Ахайи проход по Геллеспонту к Симплегадам и далее в Понт, в Колхиду и Скифию, пусть везут оттуда рабынь и шкуры, пусть подавятся драгоценностями и пшеницей, лишь бы Гектор не шел навстречу своей гибели, лишь бы не лишилась Троя своего могучего полководца, так как за этим неизбежно последует гибель его самого, всей его семьи, гибель всего царства, но уже ничего нельзя было изменить, сын уже вышел из ворот, солнце бьет ему в глаза – плохая примета, сейчас закроют ворота, и это все – Троя падет, падет, как было уже с ней пять раз. О, громовержец Зевс! Услышь мои молитвы! Защити твоих отпрысков, защити потомков твоего сына Дардана!

Парис вертел в пальцах стрелу и насвистывал. Приам с ненавистью посмотрел на него и отвернулся, чтобы не выдать своих чувств.

Вдали полукругом стояли ахейцы. Гектор оглянулся – стражи медлили и не закрывали ворота. Они видели со стены, как навстречу одинокому Гектору двинулась большая группа врагов, и не знали, как поступить.

– Закрывайте! – яростно закричал Гектор и пошел навстречу грекам. На миг охватившая его малодушная мысль о перемирии с Ахиллом покоробила его и ожесточила. Страшно, когда человек злой, но вдвойне страшно, когда злым должен быть добрый человек.

Враги бросились на него и растерзали бы они его, да остановил их властный голос Ахилла. Греки попятились и дали пройти царю. Тот медленно приближался, и доспехи его горели на солнце, и шлем его покачивался над головами уступавших дорогу воинов. Ничто не могло пробить царские доспехи: ни стрела, ни копье, ни дротик, даже страшный пиратский двулезвийный топор лабрис не был страшен добытому из самого Аида металлу орихалку, испускавшему и в отсутствие солнца огнистое блистание. К тому же, как говорили досужие языки, этот металл был волшебный, и ни одно оружие вообще не могло нанести по нему сокрушительный удар. «Не иначе как сам Гефест выковал ему эти доспехи», – подумал Гектор. Он уже был спокоен. Помощи ждать было неоткуда, даже судьба отвернулась от него в этот момент – он знал это, надо быть спокойным и сильным. Особенно, когда судьба отворачивается от тебя.

Ахилл тоже был спокоен, будто его и не ждал поединок с самым могучим противником, когда-либо выпадавшим на его долю, будто и не питал он к нему острую ненависть, будто и не Гектор отобрал у него лучшего да и единственного друга.

Со стороны казалось, что сближаются два брата для дружеской беседы. Оба они были красивы, могучи и так похожи друг на друга. Великие схожи великим, ничтожные отличаются ничтожеством. И оба, когда между ними остался просвет длиной в три копья, с удивлением почувствовали холодок в ногах и меж лопаток. Оба поняли, что боятся Смерти, не той физической, которой заканчивается жизнь, а того неведомого Нечто, что остановилось от каждого из них на расстоянии в три копья и раздумывает, чью душу надо взять первой. Но даже больше этого неведомого Нечто Гектор боялся позора – он и так столько времени избегал поединка с Ахиллом. Ахилл же уверился окончательно, что еще больше боится, презирает и не понимает жизнь – и не только сейчас, в решительную минуту поединка, а никогда не мог понять, что же привязывает его к жизни, в которой все меряется смертью. «Жизнь – это великое испытание. Кто его выдержит, как Геракл, вознесется на Олимп».

– А к чему мне Олимп! – прошептал Ахилл и первым замахнулся копьем. Гектор его услышал. Битва была недолгой. Видно, копье Ахилла сегодня было в руках бога зла. Гектор лежал в пыли возле ног Пелида, и с одной стороны ликовало войско победителя, а с другой падала тень горбатой Трои, короткая тень, как за горбуном в полдень, и царила тишина. Великие остались великими и по разные стороны жизни, ничтожные остались ничтожными и на одной ее стороне.

Парис натянул лук, но его остановил Приам и, раскрыв рот, согнал со стены вниз. Старый царь не нашел в себе сил сказать, чтобы тот не показывался ему больше на глаза. Он смотрел вслед беспутному своему сыну и тряс головой. Пошатываясь, ушла со стены и Елена. В покоях Андромаха лежала на ложе ничком и видела безумными своими глазами, как пронзают греки труп Гектора копьями. И каждый раз Андромаха вскрикивала, точно вражеские копья пронзали ее саму. Так доклевывают труп, растерзанный львом или волком, вороны, так дожирают его гиены и шакалы, ничтожные из ничтожных зверей.