Кэти Пайпер - Красота

Однако часами разглядывала в зеркале лицо. Сейчас оно выглядело еще хуже, чем в тот день, когда я впервые увидела его в больнице. Кроваво-красное, бугристое. Ожоги сморщивались и зарубцовывались по мере заживления. Я не могла отвести от них взгляд. И все глубже погружалась в отчаяние. Теперь я даже отдаленно не была похожа ни на кого в семье. И если каким-то чудом у меня появятся дети, с ними сходства у меня тоже не будет. И я никогда не узнаю, как бы старело мое лицо, как бы менялось с годами.

— Это часть процесса выздоровления. Просто не торопись, живи одним днем, — постоянно напоминала мне мама. Но я не могла поверить, что когда-нибудь что-то изменится к лучшему.

Дни тянулись бесконечной чередой. Я отмеряла время поездками то в ожоговый центр, то в глазную клинику. Путешествия на машине давались мне все так же трудно. И я категорически отказывалась выходить куда-либо еще.

Тем не менее проблеск надежды все-таки появился. Однажды я заметила, что у меня снова начали расти ресницы. Они были короткими, толстыми и негустыми, но они были! Это стало едва заметным знаком улучшения, и я была безумно счастлива. Может, в конце концов, все не так безнадежно… А потом, во время одного из моих визитов к окулисту мне сказали, что ресницы растут под неправильным углом внутрь и потому царапают глазное яблоко. Врач оттянула мне веки и выдернула все реснички, одну за другой. По сравнению с той болью, через которую мне уже пришлось пройти, эта была вполне терпимой. Но то, что она собой символизировала, рвало мне душу на части. Значит, я вовсе не шла на поправку. Мне никогда не выкарабкаться! Внешний вид не станет лучше. У меня вообще нет внешности. И чем скорее я с этим смирюсь, тем лучше.

Следующее неприятное открытие я сделала в ожоговом отделении, на перевязке. Медсестры меняли повязки у меня на ягодицах — там, где брали кожу, чтобы пересадить на лицо. Они проверяли, не попала ли в раны инфекция. Когда снимали пластырь, я взвизгнула от боли и опустила взгляд на свой лобок — впервые после изнасилования.

Господи! Какая я волосатая! — подумалось мне. — А ведь я была специалистом по бразильской эпиляции! Внезапно я вспомнила, как стояла полуобнаженной перед камерой, а стилистка присыпала мое тело блестящей пудрой. А теперь? Какой контраст! Меня окружают заботливые медсестры, меня, обезображенную, с зарослями на лобке и кожей, взятой с попы и пришитой к лицу. Я захихикала. Это был истерический смех, я никак не могла остановиться.

— Кэти, с тобой все в порядке? — встревожилась одна из медсестер. — Что случилось?

— Все это так… нелепо! Как такое вообще могло произойти?!

Спустя несколько дней я поехала в больницу Святого Георгия в южной части Лондона, чтобы сделать слепок лица. Он был нужен для изготовления первой маски из тех, что мне придется постоянно носить еще около двух лет, — в зависимости от того, как быстро я буду восстанавливаться.

— Мам, они что, мне все лицо гипсом зальют и оставят только соломинку, чтобы я дышала? — волновалась я по дороге. — Ты же знаешь, я не люблю, когда кто-нибудь прикасается к моему лицу.

К тому времени, как мы приехали туда, я накрутила себя до предела. Но специалистом по слепкам оказался невероятно приятный шотландец по имени Айан, который тотчас меня успокоил.

— Не волнуйся, мы просто нанесем тебе на лицо голубую мастику, а сверху наложим влажные бинты. Все это застынет, и у нас получится отпечаток твоего лица. Тогда мы сможем сделать маску. Это похоже на массаж! — широко улыбнулся он.

— Хорошо, — согласилась я, опускаясь в кресло.

Пока Айан наносил смесь на лицо, он без конца шутил и рассказывал всякие забавные истории.

— Как ощущения?

— Очень приятные. У меня постоянно горит лицо, а эта штука так приятно холодит кожу!

— Ага! Я же говорил! — произнес он с очаровательным шотландским акцентом.

Но несмотря на такие короткие приятные моменты, жизнь моя по-прежнему была беспрерывной борьбой. Когда я шла по больнице на один из миллиона осмотров, прохожие оборачивались, таращились, потрясенно разевали рты. Как в былые дни — только теперь я вызывала не восхищение или зависть, а ужас. Люди в ожоговом отделении привыкли к моему виду, но в любом другом месте я ощущала, как шок, вызываемый моими ранами, волнами расходится вокруг меня. Мужчины, женщины, дети показывали на меня пальцами и перешептывались. Если я заходила в лифт, то чувствовала, как люди вокруг меня начинают нервничать, словно мое уродство заразно и они тоже станут безобразными, если слегка заденут меня.