Алек Стюарт: Жизнь — это судьба

— Ты знаешь, Вики, мне все это чертовски не по душе.

— Знаю, — ответила я вяло. Ничего другого я не могла сказать. Да, я знала. Только ведь он не просил меня остаться и не объяснил почему.

— Сейчас всего лишь десять минут восьмого. Могла бы сесть рядом со мной: мне было бы легче разговаривать с тобой, не смотря тебе в глаза.

— Хорошо, — ответила я. Его часы отставали на пять минут, но я не стала спорить. Он подвинулся, освобождая мне место. Так было действительно легче: положив голову на его плечо и чувствуя его руку, обнимавшую меня.

— Я до сих пор не говорил тебе, почему я, — начал он ласково, — почему я допустил, чтобы с нами случилось такое?

— Нет, не говорил.

— Хочешь послушать?

— Разумеется. Разве ты не понимаешь, что неизвестность заставляет еще сильнее переживать? Если бы я только знала...

— Возможно, — перебил он меня, — не стоило бы об этом и говорить. Чего доброго, разговор на эту тему — проявление своего рода мазохизма, хотя я так не думаю. Безусловно, мое мужское самолюбие сильно задевает тот факт, что ты в армии, на войне, а я — дома... Наверное, данное обстоятельство всегда причиняло мне страдания. Но сперва именно этим ты привлекла меня. Когда я увидел тебя в блестящей военной форме... во мне вспыхнуло желание владеть тобою. Мне страшно захотелось, чтобы ты полюбила меня, принадлежала мне и трепетала от одного моего прикосновения. Моя мечта осуществилась. Я в самом деле могу заставить тебя дрожать от с трудом сдерживаемого желания, даже сейчас; могу причинить тебе боль и заставить плакать. Прежде я часто это проделывал. Могу и теперь, не правда ли?

— О, Коннор, не надо... — отшатнулась я.

— Не бойся, не стану, — сказал он сердито и в то же время как-то обиженно. — Нет смысла: мне будет больнее, чем тебе. Боюсь, я полюбил тебя, Вики. Никогда не представлял себе, что дойдет до этого... Старался изо всех сил, чтобы ничего похожего не произошло, потому что меня всегда страшили последствия. Я вовсе не собирался полюбить тебя и не думал, что в этом отношении существует серьезная опасность... до последней недели. Именно тогда я решил позволить тебе уехать, ужасно испугавшись моей любви к тебе! — Коннор беспомощно развел руками. — Ты понимаешь, дорогая? Я женился на тебе с открытыми глазами, а теперь вполне сознательно отпускаю тебя из боязни, что иначе я полюблю тебя слишком сильно и больше не буду принадлежать самому себе. Это единственная причина. Я ничего не скрываю и говорю правду.

— Да, — ответила я едва слышно, — вероятно, это так.

Коннор поднял голову, пристально всматриваясь мне в лицо. Но я продолжала сидеть с закрытыми глазами. Я знала: если я их открою, он заметит слезы, а мне не хотелось, чтобы он увидел, как мне тяжело. По-видимому, однако, мои ресницы сделались влажными или что-то еще иное выдало мои чувства, потому что он внезапно начал целовать меня — неистово, жалея, — и это царапало душу сильнее, чем его признание. Через некоторое время отпустив меня, он зажег потухшую сигарету и скорчил гримасу, ощутив противный привкус. Затем он продолжал:

— Я высмеивал и поддразнивал тебя, подшучивал над военной формой и орденскими ленточками в присутствии моих приятелей, которые находили все это ужасно забавным и в результате перестали серьезно воспринимать тебя. Ведь они — мои друзья и тоже не на войне. По их мнению, ты служишь в какой-то опереточной армии. И я внушил им подобное представление — вполне сознательно! Вся беда в том: я сам думаю иначе, хотя мне очень хотелось бы, чтобы все было бы именно так.

— Ну что ж, быть может, отчасти ты прав.

— Прав? Какая ты все-таки типичная англичанка! Черт возьми, Вики, отчего в тебе столько английского?

— Не знаю. Мне казалось, что мое английское происхождение уже не заметно для окружающих. Ты ведь всегда утверждал, что радикально меня перекроил.

— Даже твое имя — Виктория! — упрекнул Коннор. — Что может быть нелепее этого английского имени, позволь тебя спросить?

Я промолчала. Из радиодинамика доносилась танцевальная музыка, потом она прекратилась и под ритмичные звуки гитары грустный голос запел: «У меня нет желания зажечь весь мир... Я лишь хочу воспламенить твое сердце...»

— Именно этого мне хотелось, — пробормотала я, уткнувшись лицом в широкое, скрытое под пижамой, плечо Коннора.

Сделав вид, что не слышал моих слов, он сказал:

— Послушай, пока ты принимаешь душ, я приготовлю завтрак. Ты не против?

Не ожидая ответа, он положил правую ногу мне на колени и подал ужасное искусственное приспособление, заменявшее ему ступню. Я всегда пристегивала ему эту вещь, с самого первого дня нашей женитьбы; когда я возилась с застежками, он обычно глядел куда-то в сторону. По иронии судьбы, Коннор лишился ступни в самом начале войны — грузовой автомобиль с новобранцами королевских военно-воздушных сил перевернулся на Пит-стрит и придавил ему ногу. Ему даже еще не успели выдать военную форму.