Куруматани Тёкицу - Неудавшееся Двойное Самоубийство у Водопадов Акамэ

Я стоял на станции Амагасаки линии Хансин с одной лишь котомкой за плечом. Никогда воздух не кажется таким чистым и свежим, как когда только что сошёл с поезда в незнакомом городе. Ощущение пугающее, словно город вот-вот заглотает тебя в своё тёмное и неведомое нутро. Я вышел рано утром из дома знакомого в квартале Хананоки района Кояма в Киото и очутился на берегу реки Камогава. Река была скована льдом. Здесь, в Амагасаки, шёл дождь со снегом. Холодная воздушная масса из Сибири двинулась по небу на юг и сдавила ледяной хваткой Японский архипелаг. Хотя я только что сошёл с поезда в этом незнакомом мне городе, маячащие вокруг тени бродяг уже успели хлынуть мне в душу через каждую пору тела, и я стоял, опьянённый чужим, непохожим ни на что другое воздухом этого города, не в силах двинуться с места. Вдруг ко мне подошёл мужчина.

— Огоньком угости, — сказал он. Я взглянул на него и сразу почувствовал, что передо мной человек незаурядного ремесла. Лицо — бледное, подбородок — пепельный от лезвия бритвы, а под пронизывающими угольками глаз — две мертвенных тени. Он ухватил мою сигарету двумя пальцами, приставил её к своей и прикурил. Рукав на левой руке немного приподнялся, и под ним я успел разглядеть край татуировки. Прикурив, он протянул мне мою сигарету, но она упала на землю прежде, чем я успел ухватить её.

— Чёрт, извини, приятель, — мгновенно проговорил он и взглянул на меня. Белки его глаз были налиты кровью, словно от гнева. Но зрачки, совершенно неподвижные, смотрели на меня бесстрастно. Мужчина достал из кармана штанов смятую купюру в десять тысяч [6] Дневная зарплата служащего престижной фирмы. иен и сунул её мне в нагрудный карман.

— Вот тебе, табачку купишь, — проговорил он и, не раскрыв зонта, шагнул на улицу под дождь. Глядя на его худощавые плечи, я прищёлкнул языком.

Теперь мне предстояла встреча с незнакомым, совершенно чужим мне человеком. Я скажу ему, от кого я, и попытаюсь устроиться к нему в услужение — другой дороги у меня не было. Растерял ли я все мирские блага или же отрешился от них — не знаю. Но одно жизнь успела вбить в меня намертво: то, что я — бездарная сволота. Наверняка мне, в делах мирских неискушённому, этот человек окажется не по зубам — впрочем, так же, как и все до него. Но кто бы меня ни ждал — мужчина, хмельной от своей силы, или женщина, слепая в своей алчности, — больше положиться мне было не на кого.

Но оглядываться назад и жалеть о содеянном мне тоже не приходилось. Каждую ночь мне снилось, что земля горит у меня под ногами. Снилось ещё там, в старой квартире в Токио. И я сам сбросил себя в бездну. Как утопающий хватается за соломинку, я вцепился в собственное бессилие. Принял и признал его. И всё… Сверяясь с картой, набросанной от руки на листке бумаги, я добрался до квартала Хигасинанива и отыскал закусочную «Игая». Выглядела она как любая другая. На одной стене висело большое зеркало, а из безлюдной комнаты сзади доносился запах, напоминавший запах протухшего мясного сока. Было это на второй день февральских праздников, [7] День основания государства. к вечеру. Холод с земли медленно двинулся по ногам вверх, кровь неодолимым потоком хлынула вниз, и я испуганно сжался всем телом. Ко мне вышла женщина за пятьдесят с жидкими волосами. Я объяснил цель моего прихода, она кисловато взглянула на меня, сказала: «Вот ты, значит, какой? Ясно, ясно…», и окинула меня оценивающим взглядом, от пяток и до души. Затем села на стул, но мне сесть не предложила. Чтобы удержать на плаву такую вот столовую, на одном милосердии далеко не уедешь, ведь любое дело всегда упирается в одно — деньги. Женщина спичкой притянула к себе стоявшую на столе пепельницу и закурила. Руки у неё были грубые и морщинистые, как у человека, который прожил жизнь, работая.

— А мне вон Канита говорит, что ты университет закончил.

— …

— К тому же недурной. А?

Я только кивнул в ответ.

— Чего киваешь, шушера?

Для меня всё и всегда начинается именно с такого разговора. Но чтобы меня в лицо назвали «шушерой» — такое было впервые.

— Ладно, ясно всё. Другого валета и двойка бьёт.

Я прекрасно понимал, что именно во мне бесило её. Наверняка я казался ей бесхребетным, жалким. «Все люди как люди, работают изо дня в день за грош в поте лица своего, а ты? Жалость берёт», — так сказала мне мать, когда, оставшись в Токио без гроша, я в поисках пристанища приехал в отчий дом в районе Сикама провинции Бансю. Тогда мне стало ясно, что мне пристанища в этом мире нет.