Хранит меня случай. Поднялась Клара за новой порцией мороженого…
Хранит меня случай. Его Величество Случай (не сглазить бы).
Попала я как-то в совершенно не знакомый район — за чем-то нелегкая понесла. Копалась-копалась, спохватилась — уже темнеет. Стала ждать автобуса — нету. Остановка — на огромной площади. Силуэты домов вырисовываются на предвечернем небе, как незнакомые знаки. Ветер поднялся нещадный, резко похолодало. И темнеет с каждой минутой. И никого рядом. Спросить не у кого. Единичные прохожие только плечами пожимают и — скорее, скорее… Почувствовала себя, словно в степи, где на несколько километров — никого вокруг. Жутко стало, но продолжаю стоять. А что делать, куда идти? К тому же, а вдруг? Вдруг какая-нибудь машина? Или любое другое «вдруг»? Выбора нет, стою и жду. Пешком до дома и за сутки не дойти… И вдруг. Что-то вдали замаячило, что-то повыше ростом легковых машин. Автобус. Без огней. Автобус-шатун. Я сама себя ощутила человеком-шатуном.
Какими знаками-сигналами его остановила — не помню. Если бы мне сказали, что легла поперек дороги — не удивилась бы. Остановился. Впустил внутрь. Водитель, темноволосый худощавый веселый парень, удивился: дескать, Мэм , мы по субботам до пяти, а сейчас — и он показал на часы — пятнадцать после семи, куда едете? Я сказала. И вдруг — густой поток русских слов. Отборных. Водопад. Я замерла. А затем ему в ответ тоненькой струйкой, печально так, нараспев: «Я ли в поле да не травушкой…».
Довез до самого дома. До сих пор помню ощущение счастья спасения. Наверное, так чувствуют себя люди, подобранные в открытом море.
Вообще-то, если море человеческое, — жди помощи. Придет.
Надо ли объяснять ощущения человека, вчера прибывшего с другого полушария (еще не отдышался после пересечения океана) и попавшего в чужеязычную толпу и, к тому же, потерявшегося в ней? А если теряешься в чужом месте, то кажется, что теряешься навсегда. Не крикнешь — куда? Не спросишь — безъязычье клятое. И поводырь мой, сын, подевался куда-то на край чего-то, не знаю, чего. Вчера он был на другом от меня конце Земли. А сегодня — на другом краю огромного магазина. Не магазин — ангар. Книги, брошюры, плакаты, игрушки какие-то… Пестрота и тьма народа. Стою столбиком и жду, когда эта лавина меня куда-нибудь выплеснет.
И вдруг… снова это спасительное вдруг… высоко под потолком зазвучала музыка. Я ее знаю. И сын знает. И дочь. И стены дома. И соседи знают.
Будто кто-то заговорил со мной на родном языке. Теперь я знаю, что надо делать: пробираться поближе к источнику звука. И шея моя, голова, глаза, уши тоже знают, что надо делать: тянуться, тянуться поверх голов, чтобы увидеть, как издалека, из другого конца этого пространства, маячит макушка сына, который пробирается через толпу. Тоже, наверное, поближе к источнику звука.
Вроде нас позвали, и мы услышали. И пошли. И нашлись.
Вот так: само и, вроде бы, случайно…
…как тогда, когда шла я по улице, где никого не знала и думала (чтобы еще больше пожалеть себя): вот иду я по улице, где никого не знаю, ни одна собака ко мне не подойдет, бутерброд не попросит, в глаза не заглянет… И в это время слышу: кто-то окликает меня по имени. Ну, думаю, приехали. Однако, оглядываюсь. Вижу, дальний мой знакомый, я до этого его раз или два видела, стоит, рукой машет: привет — привет. Привет, говорю. Так обрадовалась ему, дай ему бог здоровья, настроение сразу стало «спасибохорошо».
Иду дальше, шагаю твердо. Куда иду — не знаю. Какая разница. И слышу: труба. Ищу, где же она. Оказывается — во дворе заброшенного дома.
Стоит человек, вокруг него пустота и одичалость, видно-слышно: в доме давно никого нет, во дворе какие-то обломки, ящики, ржавые посудины… Что-то прокатилось здесь, оставив за собой разруху и запустение… И посреди этого всего стоит человек и играет на трубе.
Иду дальше, а за мной этот звук несется. Никого кругом, а звук во всеобщем безлюдье всё выше и выше, где-то высоко надо мной пронесся и затих вдали…
…не затих, оказывается, а перекочевал через весь город, поближе к студентам, к живому месиву людей и общежитий. Я дала этой звуковой сумятице влиться через окно и услышала отчетливый голос трубы. «Уленшпигель». Успокоил: жив курилка.
А напротив моего окна башня с часами. Циферблат в них всякую ночь меняет цвета: то бледно-молочный, в тон луны, то сине-голубой, под цвет неба, то желто-оранжевый. Всё это мне что-то напоминает.
Киевские часы…
Читать дальше