Залман Шнеур - Дядя Зяма

Однако вышло наоборот — как раз ему и показали, что седло перевернуто… Но Зяма ничуть не смутился и продолжил затягивать ремни.

— Вы же еще не знаете, — ответил он своим товарищам по казарме, — в какую сторону я поскачу. Захочу — поскачу направо, захочу — поскачу налево…

С изучением уставов у Зямы на службе тоже не все шло гладко. Его неправильная русская речь и странный белорусский выговор доставляли ему немало неприятностей.

Однажды во время такой лекции, когда Зяма особенно закручинился, офицер, веселый московский фоня, задал ему очень сложный вопрос:

— А што такое армия?

Зяма немного подумал и браво ответил:

— Армия, ваше благородие , это люди… это много людей, которые не смогли освободиться от призыва…

Зяма и сегодня не может объяснить, действительно ли он так думал, или это у него само вырвалось, или же он специально сказал так, потому что злился, и со злости так опасно и горько пошутил… Как бы то ни было, в тот раз он легко отделался. Офицер, учивший солдат « словесности » [9] Так в царской армии назывались занятия с солдатами по изучению уставов. , расхохотался и сказал, что впервые слышит, чтобы жид говорил правду, да к тому же безо всякого страха.

— Молодец! — добавил офицер. — Из тебя выйдет настоящий сукин сын .

По правде говоря, Зяма, пожалуй, никогда, даже в худшие минуты своей жизни, не терял здорового и спокойного чувства юмора. Зяма был полной противоположностью своему нервному брату, дяде Ури, с его ученой желчностью. Военная служба закалила Зяму, но не заставила его огрубеть. Отслужив, он и в гражданской жизни стоял, подобно дубу, крепко и прямо. Ничего не принимал слишком близко к сердцу, в крайнем случае — только делал вид.

Много позже, когда Зяма уже отпустил бородку, а на упрямой его голове появились первые седые волосы, у его жены Михли случились гораздо более трудные, чем обычно, роды. Тогда она родила ему его младшенькую — Генку. Роженица исходила криком, а Зяма успокаивал ее на свой манер:

— Ничего, ничего, жена! Бесплодной быть куда как хуже…

Михля вышла из себя из-за такого хладнокровия. Она истерически заверещала, обращаясь к повивальной бабке:

— Где субботние подсвечники, где? Ради Бога, я хочу швырнуть их ему в голову, выкресту этакому! Что он против меня имеет, разбойник?! Дрянь такая!

Зяма же по-доброму усмехнулся и, расхаживая по комнате, затеребил бороденку:

— Тихо, Михля, не кричи! А если не можешь — так не берись…

Отслужив, Зяма еще ненадолго остался в Варшаве. Он решил осмотреться. Домой его не особенно тянуло. Его отец тогда был уже стар и болен. Дом он поделил между двумя старшими, выданными замуж дочерями — Блюмкой и Эткой. Умник Ури, знаток Торы, сидел на содержании у тестя. Зяма и сам не знал, к чему теперь приспособить свои хорошо поработавшие, мозолистые руки и длинные ноги, слегка искривившиеся от верховой езды. Варшаву он уже немного изучил. Зяма стал искать себе занятие в городе, но долго в нем не пробыл. От польских евреев он отскакивал, как от стенки горох. Пришлось ему податься домой, в Шклов, а оттуда перебраться в Москву. Дело было еще до изгнания [10] В 1891–1892 гг. по инициативе московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича проводилось массовое выселение евреев из Москвы. Были выселены ремесленники и отставные солдаты-«николаевцы». , так что литовские и белорусские евреи в Москве катались как сыр в масле.

После Варшавы Зяма крепко невзлюбил польских евреев. Там его дурачили и на Багно, и на Валовой [11] Торговые улицы в центре Варшавы. , и у него сложилось впечатление, что таково все польское еврейство. В поношенном цивильном костюме, который ему всучили как раз на Валовой, Зяма растерял свою солдатскую стать; уличные мальчишки издевались и над тем, как он выглядел, и над его выговором [12] Фонетически литвацкий (белорусский) диалект идиша существенно отличается от польского диалекта. .

С тех пор у него осталось присловье, которое он употребляет, рассказывая о себе, да и просто при случае:

— Я, хвала Всевышнему, литвак крестоголовый! [13] Крестоголовый (цейлем-коп) — уничижительное прозвище, которым польские евреи называли евреев — выходцев из российской черты оседлости, прежде всего литваков. По многочисленным мемуарным свидетельствам, польские евреи очень плохо относились к евреям из российских губерний.