Александр Бараш - Свое время

Этот герой – социально, по своему месту в мире – не тот же ли «маленький человек» Гоголя и Достоевского? Он там же в социальной иерархии, но пережил много мутаций… ломок и линек. Начал терять человечность и в себе, и по отношению к себе у Чехова и Сологуба… Вовсе потерял человеческий образ – стал просто псом у Булгакова… Потерял «право голоса» у Олеши… Резал колбасу на гробе жены у Платонова. Не говоря уже о «литературе соцреализма»… имевшей такое же отношение к реальности, как «Поднятая целина» к коллективизации.

В «отепель» некоторые черты человечности были возвращены, но так, чтобы фундамент, не рассчитанный на подобную надстройку , не поколебался. От этого фундамент скособочился, а человечности прибавилось ненамного. Странный это был эрзац, как ячменный кофе… Есть веселый рассказ-свидетельство о том, как бард Визбор вместе с женой, когда к ним приходили гости и хотелось попеть и выпить, а надо было гулять с младенцем, приспособились вывешивать ребенка в авоське за окно на мороз. Передовое know-how культовой фигуры советской интеллигенции. Борман, чо.

Но кто-то выжил, всюду жизнь … И заговорил – у Венедикта Ерофеева. Обрелголос. Речь, соединявшую русскую классическую традицию с опытом своего поколения в большом мире: после Сэлинджера и Сильвии Платт…

Человек Мамонова (новоописанный вид, как лошадь Пржевальского) мал, но не умаляется. И грозно самоотделен. Как в хите «Союзпечать»: « Попробуй меня поймай – я всегда один », то есть в другом измерении… Или так:

Место таким разве что в музее (палеонтологический? анатомический? археологический?). Но при всей тревожности, «нелепости» – неуместности в данное время в данном месте – нет и речи о том, чтобы измениться, мимикрировать… Это невозможно с такой органикой. Шаг в сторону от себя – смерть внутренняя… И за отмиранием своей жизни – вы-мирание, физическое небытие. Но –

Герой Мамонова был витален до подростковой «подзаборности» и говорил об этом с провокаторской, освобождающе-здоровой прямотой: « Не верь, если я краснею, / Когда на тебя залез, / Не верь, если я краснею, / Просто это диатез! » («Диатез»). Психологическим здоровьем заражал отказ от ответственности в обломном манифесте «Ноль минус один»: « Вчера ты дала мне / И думаешь, я в долгу? / Вчера ты дала мне / И думаешь я смогу / Простить тебе эту ночь? / Знаешь, что все это значит – / Вся твоя самоотдача? / Ноль минус один ». Не исключено, что это – ответ той стороне, которая с отрешенностью, но при этом очень настойчиво, даже требовательно – поет из другого угла экзистенциального ринга заветное «Любви моей ты боялся зря…» «Та» сторона – не женская против мужской. И даже не пассивная против активной. Линия фронта не ниже пояса, а в голове… Неизвестно, кто здесь пассивнее и активнее: неподвижный паук или залетная муха. Война – между мирами сознаний. В условиях общей неотрефлектированности, путаницы, «вавилонского смешения» укладов и сознаний, застревания старых, недо-вхождения новых и т. д… – постоянно приходится выпутываться из разного прочитывания одной ситуации. И в первую очередь это касается «долга». Ты, советский человек, всегда всем и во всем должен. Даже когда никакого долга нет и речь вообще не о долге. Ну а если поднять высоко-высоко руку… а потом резко опустить и проорать: «Знаешь, что все это значит? НОЛЬ МИНУС ОДИН!»

Блюз-роковая музыкальная «подкладка» усиливала, как хорошие колонки, эффект воздействия. Дух блюза – песен черных рабов в Америке, освобождающихся в пении, – обретал естественное пристанище в песне белых рабов СССР…

В сочетании «этнического» наполнения мамоновских песен с универсальным «саундом», общим для современников независимо от среды обитания, были большая свежесть и чистая радость.

Смотришь с балкона своего …надцатого этажа на заснеженный пустырь с новостройками около кольцевой, жизнь просвистана, как высоковольтными сквозняками, пустотой и безнадежностью, в голове звенит: «Я самый ненужный, я гадость, я дрянь…»… И вдруг как заревет, будто пикирующий бомбардировщик: «ЗАТО Я УМЕЮ ЛЕТАТЬ!!!» Ну, полетели…