Фридрих Горенштейн - Дрезденские страсти. Повесть из истории международного антисемитского движения

– Русская земля никогда не оскудевала людьми здравого смысла, – сказал Путешественник, – и горе наше не в том, что их нет, а в том, что их не слушают. Здравый смысл слишком уж прост и, главное, неподатлив ни на какие шарлатанства, и в этом причина его неуспеха среди современного общества. Общество охотно принимает пестроту за красоту, сложность и вычурность – за рекомендацию учености и успеха.

– Boт именно шарлатанство, – поддакнул Павел Яковлевич.

Замечу, что память у меня хорошая, к тому же я перед поездкой на конгресс прошел курсы стенографии и старался делать записи либо по ходу разговоров, как на конгрессе, либо, когда это было неудобно, например в данной, частной ситуации, я старался все записывать сразу же, оставшись наедине. За полную точность разговоров я, конечно, не ручаюсь, но могу сказать, что они достаточно близки к оригиналу. Поэтому, когда заговорил Путешественник и Павел Яковлевич поддержал его, я, зная серьезность воззрений обоих, настроился слушать так, чтоб запомнить поподробней, ибо сказанное было, конечно, лишь вступлением. Но на беду вмешалась Надежда Степановна с каким-то неоконченным спором, который они, очевидно, вели прежде с Павлом Яковлевичем.

– Павел Яковлевич, – сказала она, – вы можете называть мои идеи шарлатанством, но я по-прежнему считаю, что наш русский гимн не то чтобы плох, а как-то мелок.

– Да не вас я имел в виду, – с досадой сказал Павел Яковлевич, – когда говорил о шарлатанстве… И потом, отчего же «Боже, царя храни» мелок?

– Мелок, – сказала Надежда Степановна, – русский наш народный гимн должен быть «Спаси, Господи, люди твоя».

– Да не ваши это мысли, – совсем раздосадованно крикнул Павел Яковлевич. – Киреевского это мысли, Киреевского… Зачем вы берете на себя чужие глупости…

Тут пришел черед покраснеть от негодования Надежде Степановне.

– Пусть Киреевского, – сказала она, – пусть… Вы считаете, глупости, а я согласна с каждым словом… И в «Спаси, Господи…» есть царь. Но прежде всего есть там люди… Это самый великий христианский народный гимн… Когда в прошлом году мы с Марьей Васильевной, как и пятнадцать лет назад, ездили по местам антиеврейских народных выступлений, то как ни велико было возмущение православного населения против потомков тех, кто когда-то предал и распял Христа, а стоило нам запеть с Марьей Васильевной «Спаси, Господи…», как самые озлобленные лица тотчас смягчались и обращались к небу…

Слова Надежды Степановны были так искренни, так чисты, что Павел Яковлевич, как ни был рассержен, тотчас смягчился, взял ее за руку и сказал:

– Надежда Степановна, я тоже православный и потому тоже смягчаюсь…

Таким образом, неприятное это препирательство благополучно окончилось шуткою и даже позволило Путешественнику высказать весьма интересную мысль.

– Я, господа, в молодости своей увлекался либерализмом, – сказал он. – Да и теперь считаю, что наше антиеврейское русское дело не должно быть отдано золоторотцам на откуп. Я считаю, что мы должны добиться такого положения, при котором сами евреи поняли бы свою порочность и чуждость их нам. Чего ж они ждут, на что надеются? Евреи – паразиты в общечеловеческой семье, они ничего не внесли в общечеловеческий труд…

– На что надеются, – живо откликнулась Надежда Степановна, – на нас и надеются, на то, что в нашей православной семье появится побольше жидов… С русскими фамилиями, с русскими родителями, но жидов, – она сказала это с какой-то грозной скорбью, на которую способна только русская женщина, – надеются они, например, на пятерицу жидов с русскими фамилиями, цареубийц, всей силой и правдой русского закона осужденных в прошлом году на смерть…

– В молодости, – сказал Путешественник, – я работал на Александровском винокуренном заводе… Был там каторжник Гаврило Минаев, осужденный на двадцать лет в кандалы. Все подойдет, бывало, ко мне и так по-детски: «Барин, позвольте понюхать табак». Узнав, что он очень любит нюхать табак, но редко его имеет, я, не пуская его грязными руками в табакерку, высыпал на что-то ему все ее содержимое, отсыпал ему в руку, а случалось, в карман мелкие деньги. Раз я как-то спросил, за что именно он приговорен на двадцать лет в кандалы. Подумав и как бы стесняясь несколько, он отвечал: «Да за самые пустяки, барин, за то, что зарезал двух жидов». Сколько я ему ни старался втолковать, что это отнюдь не пустяки, что евреи такие же люди, как и все, и что зарезать еврея точно такой же грех, как и зарезать христианина, он остался при своем мнении, что совершенное им преступление – пустяки, добавляя к этому, что какие же они люди, если распяли Христа. Все убеждения мои оказались напрасны. Более того, не становясь на подобные крайние позиции, я в то же время подумал о силе народного антиеврейского чувства. Может быть, это и дало толчок моим будущим антиеврейским взглядам.