Ю Мири - Золотая лихорадка

Выкажет полное безразличие или сообщит в полицию, одно из двух. Подросток, подобно артисту, который перед выходом из-за кулис набирает в лёгкие побольше воздуха, глубоко вдохнул и выложил:

— Он некоторое время собирается пробыть в Корее, ты не переедешь домой?

Подросток старался ничем не выдать ни жалости, ни отвращения, ни тревоги, которые мучили его с того момента, как он вышел на станции Окудзава и вплоть до того, как ступил на этот порог. Он старательно следил за выражением лица матери, но не смог обнаружить ни малейшего движения.

— Я не могу приблизиться к этому оплоту гнусного ремесла, он осквернён алчностью, злобой и неведением. — В глазах Мики впервые засветился живой блеск.

— Но как же ты оставила нас в таком месте? Тебе не кажется странным, что ты сбежала одна, а своих детей бросила на произвол судьбы?

— Вы должны вырваться своими силами. Иначе вы не спасётесь. Если ты скажешь, что ушёл из этого дома, мать во всём тебе будет помогать.

Нестерпимо хотелось взбунтоваться против этой лжи, но сейчас ему важнее было восстановить отношения. Эта женщина больна, а людей с неустойчивой психикой нельзя подвергать встряскам — он сумел-таки сдержать свой гнев.

— Но ведь его целый месяц не будет, а может быть, и два месяца!

Мики помахала перед лицом ладонью, словно отгоняла какую-то мошку.

— Братику Коки мама нужна, он недавно сам ушёл из дома и потерялся… Нельзя же оставить его одного, кто-то Должен о нём позаботиться!

Мики смотрела в окно. В профиль казалось, что бремя страданий лишь чуть-чуть пригнуло ей голову, но она не горевала и не предавалась воспоминаниям. Боль, которую она в себе носила, теперь была уже не столько ощущением, сколько основой самого её существования. Ей было больно и тогда, когда она жила вместе с семьёй, но ведь это были всего лишь тяготы, испытываемые любой женщиной, оказавшейся в роли домохозяйки: растерянность, смятение, разочарование. Когда она вынашивала своего первенца, Коки, ей пришлось два месяца пролежать в больнице из-за кровотечения и угрозы выкидыша, а первые роды были столь мучительны, что казалось, её разорвёт… Та мука, которую она испытала, услышав, что ребёнок неизлечимо болен и никогда не сможет жить самостоятельно, та мука, с которой она его оставила, — никогда это не может стать для неё прошлым. Ей неведомо, сколько ещё лет предстоит прожить, но её боль будет с ней до самой смерти. Она думала, что никогда в жизни не расстанется с первенцем. Только он был её опорой. Ей казалось, что в разлуке с ним она не сможет существовать. Но, когда ему было двенадцать, она обманула его и привела в тот дом. Никто не знает, как ей было тяжело, как каждую секунду она боролась с тем, чтобы не потерять разум. Она желала безумия, но безумие принесло бы ей облегчение, а лёгкие пути были для неё под запретом. Иногда ей приходило на ум: а что, если тогда Хидэтомо отринул бы свою алчность, освободился от власти золота, и они впятером зажили бы в маленьком домике — могло ли это осуществиться? Наверняка её ребёнок исцелился бы, но пусть бы даже этого не случилось, ведь все члены семьи стали бы жить так, как живут больные синдромом Вильямса, и, может быть, благодаря этому её ребёнку, все остальные тоже смогли бы стать как ангелы, ведь отказаться от желаний вовсе не так трудно. Достаточно задуматься, отчего это представляется таким сложным делом, и сразу станет ясно: есть злодеи, которые бдительно следят, как бы люди ни избавились от своей алчности, и приходится пострадать, чтобы вырваться из расставленных ими сетей. Связь между ею и её ребёнком разорвана, но и теперь она лелеет страдания, рождённые от этой связи. А её дитя, если будет в ней нуждаться, всегда найдёт её здесь, вот и теперь Коки здесь — Мики не сводила глаз с колеблющейся шторы.

Они сидели почти вплотную, лицом к лицу, разделённые лишь маленьким столиком, и подростку стало невыносимо, что она смотрит на него с такого близкого расстояния; он достал из кармана сигарету и закурил. Мать ничего на это не сказала. Через некоторое время она поднялась и подала ему вместо пепельницы бумажный стаканчик с водой, а вентилятор выключила. От окна, затянутого сеткой, веяло сквозняком, и дым попадал матери в лицо. Хотя окутанная дымом комната погружена была в вечернюю темноту, подросток не решился спросить мать, почему она не включает свет. Когда пятью минутами ранее за окном прошла электричка, подросток представил себе последние закатные лучи, приставшие к рельсам, словно их расплющило колёсами. Теперь ненависть мерцала в его голове, словно нить электролампочки. Вообразить, что она станет его союзником только лишь потому, что она его мать, было не просто ошибкой, ведь она наверняка сочтёт это грехом. Подросток сдержал порыв гнева и достал из своей сумочки пачку денег: