Ю Мири - Золотая лихорадка

— А если бабку угостить? Может, поправится? — предложил Рэйдзи, и Такуя с Киёси, гогоча, обернулись на постель.

— Подъём-то в шесть! А если спишь, когда пришли будить, пинка дадут такого… Тянет крикнуть: «Вот выйду — припомню тебе!» — да ведь за это ещё больше накостыляют, а и так уж шишка на шишке… — посмеивался Рэйдзи, втягивая в разговор подростка, чтоб вернее запутать.

— Вот оно как… — вяло реагировал подросток, а сам думал о том, что прошло уже полчаса и вот-вот порошок перестанет действовать: дать им ещё пакетик или ждать, пока они скажут, чего хотят от него?

— Я каждый день только и думал, что сделаю, когда выйду. Вот сразу, как только выйду, — что бы, думаю, такое сделать? — Киёси переглянулся с Такуя и Рэйдзи, словно ожидая от них поддержки.

— Всё-таки спецшкола и колония — это как детский сад и университет, в колонии уж точно ад. — Рэйдзи поставил соломинку вертикально и потянул носом воздух.

— А теперь вроде уже не говорят «спецшкола», как их называют-то? Название ведь сменили, теперь говорят «школы самообеспечения» или что-то вроде этого… — заявил Такуя, но в горле у него булькало, и никто толком не расслышал.

— До обеда бывает силовая физподготовка, считай, пытки. Они так издеваются: пятьдесят раз надо отжаться, а кто чуть замешкался — того палкой! Отдых тридцать секунд, а потом до ста раз увеличивают, до двухсот. А ещё все вместе должны в голос считать: раз, два… Если не кричишь или не успеваешь, бьют. Но ведь это же невозможно — кто сможет сто и двести раз? Вот всех и бьют! Смешно?

Подросток достал из кармана полиэтиленовый мешочек.

— А это ещё что? Доставал бы скорей, раз уж есть! — На этот раз Рэйдзи забрал себе половину.

Поскольку Такуя сунул подростку соломинку, оставалось только нюхнуть. Он не втянул порошок глубоко, а соломинку вернул. Скоро в голове стало совсем ясно, а раздражение против этих троих улеглось, его наполнил покой. Рэйдзи рассказывал про медосмотр, но до подростка не доходило ни слова. Все звуки из комнаты улетали куда-то далеко, а вот всё, что звучало на расстоянии, слышалось совсем близким, можно было рукой достать. Подросток прислушивался не к разговору в комнате, а к какому-то совсем другому голосу. Молитва той русской, которая сидела на первом этаже, доносилась ясно, словно её шептали в самое ухо.

Неожиданно Такуя прекратил шевелить губами. Когда замерли губы, которые непрестанно были до этого в движении, лицо стало похожим на маску.

В это мгновение послышался неуверенный стук в дверь, и подросток выглянул в узенькую щель. Тихиро просунула в щель серебряный поднос с китайскими пельменями, соей, перечным маслом, уксусом и палочками — оставалось только принять это. Освободив руки от подноса, Тихиро смахнула с кончика носа каплю пота, не спеша похлопала ресницами и уставилась в лицо подростку.

— Пахнет-то как! Во повезло — пельмешки прямо на рабочем месте! — закричал визгливо Киёси своим неустоявшимся голосом.

Подросток взял поднос, буркнул «спасибо», захлопнул дверь и поставил еду на столик. Рэйдзи цапнул сросшиеся одним боком деревянные одноразовые палочки и разделил их зубами. Пока в блюдечки наливали сою, уксус и прочее, он руками забрасывал пельмени в рот, позабыв про само существование палочек для еды. Он жевал, а с боков рта валились ему на колени куски пельменей.

Глядя, как трое едят, подросток решил, что Рэйдзи пёс, Такуя кот, а Киёси свинья, и, показывая на них пальцем, захохотал как сумасшедший. Однако те лишь покосились на него и, не обращая внимания, продолжали есть.

Подросток не чувствовал ни впивающейся в спину ручки от выдвижного ящика комода, ни мурашек в затёкших ногах, ни ломоты от долгого сидения на одном месте. Трое находившихся в комнате людей были прямо перед ним, но он видел их далеко-далеко, как убегающие вглубь отражения в направленных друг на друга зеркалах. Сердце билось, как крылышки птахи, всем телом он ощутил словно удар цунами — и потом отлив. Свободный поток устремился из сердца, из тела, во тьму, и он, покачиваясь, плыл в нём. Он вдруг без всякой причины почувствовал, что счастлив. Покидать эту тьму не хотелось, но чей-то голос пробил в ней брешь, затем прорезался луч света, и темнота превратилась в сумерки.

— Дневник вести заставляют — каждый день! Если всякой чепухи там не напишешь, не поверят, что исправился. Чуть не сдох, всё писал…

— Дождик шумит, что ли? — Подросток едва расслышал свой собственный голос и даже сунул палец в ухо, чтобы прочистить.