Адам Джонсон - Сын повелителя сирот

– Ради любви к Чучхе, – прошипел старик из отдела «Пуб Ёк», все еще держа ботинок. – Если бы этого идиота допрашивали мы, то уже бы отправили погребальную группу на место захоронения этой великой, великой актрисы и ее малышей.

– Ведь это даже не Командир Га, – напомнили мы ему.

– Тогда зачем мы слушаем его нытье о тюрьме? – он повернулся к Командиру Га. – Вы думаете, что в этих горах холодно? – спросил он нас. – Представьте, как там воевали янки-снайперы и наносили авиаудары «Боинги» B-29. Вообразите, что в этих горах нет лагеря, в котором вам каждый день подают горячий капустный суп, что там нет госпиталя с уютной кроватью, где вам безболезненно помогают справиться с тоской.

Никто не сбрасывал на нас бомбы, но мы знали, о чем говорит Га. Однажды нам пришлось отправиться на север составлять биографию охранника из Тюрьмы 14–18. Мы весь день ехали в кузове «воронка». Сквозь щели в деревянном полу на нас летели брызги черной жижи, ботинки от холода стали каменными, и мы всю дорогу размышляли, действительно ли нам предстоит допрашивать субъекта или же нас просто решили заманить в тюрьму без лишнего шума. А когда мы совсем окоченели, то почти уверились в том, что костоломы из отдела «Пуб Ёк» уже готовятся нас «обработать».

Командир Га продолжал:

– Поскольку я был «новеньким», меня поселили рядом с госпиталем, и по ночам мне приходилось выслушивать жалобы больных. Один старик меня просто достал. Он больше не мог работать, так как у него отказали руки. Люди могли бы выгородить этого старика, но его ненавидели все – на одном глазу у него было бельмо, он все время кого-то в чем-то обвинял и чего-то требовал. По ночам он стонал, без конца повторяя одни и те же вопросы. «Кто ты? – кричал он в темноте. – Почему ты здесь? Почему ты не отвечаешь?» Неделю за неделей я ждал, когда за ним, наконец, приедет ликвидационный грузовик, и он замолчит навсегда. Но затем я начал задумываться над его вопросами. Почему я попал сюда? В чем мое преступление? В конце концов, я начал отвечать старику. «Почему ты никак не признаешься?» – кричал он, и сквозь щели в стенах барака я отвечал ему: «Я готов признаться, я все расскажу» . Эти разговоры нервировали заключенных, и однажды ночью ко мне пришла Монгнан, самая старая женщина в лагере. От многолетнего голода она совсем высохла. Волосы у нее были коротко острижены, как у мужчины, а ладони обернуты тряпьем.

Командир Га рассказывал о том, как они с Монгнан тайком выбирались из бараков, пробегая через предбанник мимо бочек с водой, а мы в это время про себя размышляли о том, что имя Монгнан означало «Магнолия», величайший цветок на земле, хотя и не озвучивали свои мысли. По признаниям наших субъектов, именно этот цветок они видят, когда автопилот возносит их на вершину боли – на заснеженную гору, где от мороза для них распускается белый цветок. Несмотря на конвульсии, сотрясающие их тела, в памяти у них остается безмятежность этого образа. Это не так уж плохо, правда? Всего полдня боли… и прошлое остается позади, а все горькие ошибки и неудачи попросту забываются.

Командир Га продолжал:

– Выбежав наружу, я, задыхаясь, спросил Монгнан, куда подевались все охранники. Она указала на яркие огни административных зданий. «Завтра должен приехать Министр тюремных шахт, – ответила она. – Я уже видела такое раньше. Они будут всю ночь стряпать книги».

«И что?» – спросил я.

«Приезжает Министр, – ответила она. – Поэтому они так сильно изматывали нас работой, а самых слабых отправили в госпиталь. – Она указала на помещение для надзирателей, в окнах которого горел свет. – Смотри, сколько электричества они “сжигают” . Послушай, как гудит этот бедный генератор. Столько освещения можно включить, если только снять напряжение с электрического забора».

«Так что, бежать? – спросил я. – Но бежать нам некуда».

«О, здесь мы все погибнем, – ответила она. – Не сомневайся в этом. Но не сегодня».

И вдруг она пошла через двор, двигаясь в темноте осторожно, но быстро. Я догнал ее у забора, где она присела на корточки. На самом деле забор состоял из двух ограждений. Он представлял собой параллельную линию бетонных столбов, между которых были натянуты кабели на коричневых керамических изоляторах. Между заборами тянулась полоска заброшенной земли, поросшая диким имбирем и редисом, который никто из живых не посмел бы украсть.

Она наклонилась вперед, чтобы просунуть руку сквозь проволоку. «Подожди, – сказал я. – Нужно сначала проверить забор, правда?». Но Монгнан просунула руку под забор и сорвала две хрустящие холодные редиски, которые мы тут же съели. Затем мы стали копать землю под зарослями дикого имбиря. Все пожилые женщины в лагере знали, как здесь хоронят заключенных – тело зарывали прямо на месте гибели человека, достаточно глубоко, чтобы его не вымыло дождем. При этом всегда можно было распознать имбирь, проросший сквозь труп: его отличали крупные ярко-желтые цветы. Если корни растения зацепились за ребро закопанного мертвеца, его трудно было сорвать.