Юрий Нагибин - Рассказы

Дед плюнул на пол, растер ногой и продолжал:

— Под боком у Москвы. А спросите, кто тут у нас бывал в Москве? О бабах и говорить нечего, а из мужиков, может, и наберется человечка два-три. Да что в Москве — в Рязани мало кто бывал. Мне вот седьмой десяток, а я из городов только Спас-Клепики видел. Разве вот кто в армии служил, те, конечно, свет повидали… Нет, нашу жизнь ни с кем равнять нельзя. Одно слово — Мещера! — с вновь пробудившимся гонорком закончил дед.

— Ну, за всю Мещеру ты не расписывайся! — послышалось с печи. Ситцевая занавеска дрогнула и поползла в сторону. Мы увидели теперь уже не кирпичное, а пунцовое от двойного жара лицо нашего дорожного спутника. Отчего-то потемневшие и словно завившиеся волосы колечками падали на лоб.

— Спасибо за лекарство, — сказал он Леонтию Сергеевичу, — очень вам спасибо!.. Послушай, дед, — обратился он к старику, — а может, вся беда в том и есть, что люди вы больно отдельные. Попробовали бы жить, как в той же Мещере другие живут. Не все ж дураки кругом.

— Это ты на что же намекаешь? — впервые отнесся к нему дед.

— Охота охотой, рыбалка рыбалкой, а ведь для сельского человека колхоз как-никак основа жизни.

— Чего? — Дед прищурился и взглянул на Леонтия Сергеевича, словно ожидая подтверждения. — Колхо-оз?..

— Конечно, — казенным голосом подтвердил Леонтий Сергеевич. — Колхоз — фундамент…

— Понятное дело! — с торжеством, будто заранее предвидел такой оборот разговора, сказал дед. — Есть у нас колхоз, и Дунька в нем председатель.

— Кто она такая — Дунька! — спросил я.

— А кто ж она: Дунька и есть. У нас тут, как укрупнились, колхоз сразу развалился. Потому укрупнение это — одна только видимость. Подсвятье от нас почитай половину года отрезано, а до Болотной и летом-то не во всякую погоду доберешься. Да и чего укрупняться было? Комбайна здесь сроду не видели, не проходят к нам комбайны, да и нужды нет. Поля мелкие, дробные, все лес да болото, а все ж ки жили от него, от колхоза. Как укрупнили, так все и расползлось. Народ в правленье собрать — и то дело немысленное!

— Постой, дед, ты про Дуньку хотел? — сказал человек на печке.

— К ней и веду. Колхоз у нас ныне такой: что посеем, то назад не берем. Бывает, телята потравят колхозную гречу, а народ и говорит: это хорошо, крестьянину польза и колхозу выгода — убирать не надо. Вот до чего дело дошло. Ясно, что в такой колхоз идти председателем никому неохота. В районе назначили к нам одного человека, конторой связи заведовал. Он уперся — ни в какую. Иди, говорят ему, в председатели или клади партийный билет на стол. Он подумал-подумал и решил: чем сперва мучиться, а потом билет отдать, так лучше уж сразу. И положил билет. Тогда за другого взялись: он недавно из Москвы в район переехал. Тем же манером к нему. Он и говорит: я уж под это дело с Москвой расстался, хватит с меня. И тоже партийный билет на стол. Ну, город маленько в сомненье пришел: этак всю партию в районе разогнать можно. Тут и вывернулась эта Дунька. Она в военном санатории уборщицей работала, а вообще местная, подсвятьинская. И кто бы подумал: кандидат в партию. «Гарантируйте, говорит, мне четыреста рублей зарплаты, приму колхоз». В городе обрадовались и провели…

— Ну, и как она?

— Чего как: Дунька — она Дунька и есть. Зарплату получает.

— Зачем же вы ее выбирали?

— Чего? — не понял дед. — А как не выбрать? Не ее, так кого другого еще почище навяжут.

— Здорово вы, однако, осведомлены о том, что в городе делается! — с какой-то смешной интонацией сказал человек на печке.

— Мы-то сведомы, да вот город не больно о нас сведом. Неинтересная наша жизнь, товарищи дорогие, очень неинтересная! — сказал дед строго и печально. — Все куда-то движение имеют, одни мы будто в трясине увязли: ни взад, ни вперед. Так ли уж широка речка Пра? По ветру полчаса всего и ходу, а поглядите вы зареченскую жизнь и нашу. Будто цельный век между нами лежит. У них и электричество, и радио, и кино, у них школа-десятилетка, клуб; к ним, сказывают, артисты с самой Москвы приезжают. А у нас коптилка, у нас на три деревни у одного подсвятьинского Анатолия Ивановича, — может, слыхали, — радио имеется. Так он, кроме последних известий, ничего не слушает, батарейки бережет. Одиковели мы тут на отшибе, что и говорить!

— Но в чем же, в чем причина!.. — неожиданно вернувшись из своего бесконечного далека, спросил Леонтий Сергеевич. — Нельзя же так.

— А в том, мил-друг, что забыло о нас начальство!

— Начальство начальством, — громко сказал человек на печке, — да не в нем одном дело. Привыкли к плохой жизни — вот что худо!