Дельфина де Виган - Дельфина де Виган «Отрицание ночи»

Люсиль забавляется еще какое-то время, изобретает разные забавные приманки и ловушки, но затем капитулирует.

Из литературного наследия Люсиль я больше всего люблю текст о своем сынишке, родившемся через три года после дочери (мягкая детская кожа, запах волос и птичий лепет наполняют Люсиль нежностью); юмористическую сказку, сочиненную для моей дочери; невероятный абзац о самоубийстве Пьера Береговуа; текст, на который маму вдохновили руки Эдгара, акварелиста; несколько потрясающе красивых стихотворений.

Обожаю фразу, начертанную Люсиль на каком-то огрызке листа, затесавшемся среди бумаг: «Пьермонту я говорю – НЕТ».

Я никогда не задумывалась о том, насколько писательство важно для Люсиль, и уж тем более не представляла себе, чтобы мама хотела публиковаться.Я осознала это, читая страницы, вырванные из тетради 1993 года, на которых Люсиль недвусмысленно изъявляет желание печататься:

Фрагменты автобиографии. Думаю, это банальное название, но наиболее подходящее для моих текстов. Попробую еще разок предложить их издательствам. «Эстетические поиски» тоже предложу. Никак не могу начать работать с вымыслом. Лишь реальность влечет меня по-настоящему.

(…) Манон принесет мне электронную машинку, я перепишу свои тексты, один за другим, а затем расставлю в нужном порядке.

Среди тетрадей я обнаружила письмо с отказом от издательства «Минюи».

Через несколько лет Люсиль написала роман о Небо и, прежде чем отправить его под псевдонимом Люиль Пуарье (то есть под девичьей фамилией) ограниченному числу издателей, дала его прочесть мне. Я надеялась, что текст опубликуют. Подобно остальным рукописям Люсиль, он формируется фрагментами, обрывочными воспоминаниями, отступлениями, которые перемежаются с письмами, стихами, афоризмами. Из всех маминых текстов «Небо» кажется мне наиболее удавшимся. Тогда я не знала, что она впервые подает заявку на публикацию.Люсиль получила столько отказов, что и не счесть.

Когда «Неголодные дни» готовились выйти в печать, я подарила маме рукопись. В субботу вечером мы ждали Люсиль у себя, так как она обещала посидеть с детьми. Мама пришла пьяная, с затуманенным взором. Весь день мама читала мой роман, который показался ей хорошим, но несправедливым. Безустанно она повторяла: несправедливый, несправедливый. Мы с мамой уединились, я попыталась объяснить, что, несмотря на боль, книга дышит любовью – моей любовью к Люсиль. Рыдая, Люсиль возражала: мол, нет, даже в состоянии полного ступора она не была такой!

Я посмотрела маме в глаза: «Нет, была».

Вообще-то она была хуже, гораздо хуже. Но этого я не сказала. В тот вечер мы так и не пошли в гости. Я не хотела оставлять детей с Люсиль. Мама ужинала с нами.

Впоследствии я получила очень интересные отзывы на свою книгу и обрадовалась ее публикации. Спустя годы мама перечитала «Неголодные дни» и признала, что роман – сильный.

Впрочем, Люсиль никогда не приходила на мои выступления перед читателями, даже если мероприятие происходило в двух шагах от ее дома – то ли от стыда, то ли из-за чего-то еще. Другие мои книги мама тоже игнорировала. Она словно боялась, что кто-нибудь узнает в ней мою героиню, мою мать, начнет тыкать пальцем и поносить перед честным народом.

Люсиль относилась к моим книгам так же, как к моей личной жизни – сдержанно и доброжелательно. Без комментариев. Хотя порой одного ее слова мне хватало, чтобы решиться на самый рискованный выбор.

Осуществила ли я мамину мечту? Не знаю.

Когда я напечатала свою первую книгу, я не чувствовала, что воплотила мамину фантазию или довела до конца большое дело. Люсиль никогда не связывала свое творчество с моим, не противопоставляла нас, не сравнивала, даже не признавалась толком в своем стремлении стать писателем. Видимо, для нее, как и для меня, писательство – занятие особенное и очень личное, интимное.

Тексты Люсиль более запутанные, более сложные, более хитросплетенные, чем мои. Я восторгаюсь ее смелостью и поэтичностью.

Иногда мне казалось, что, если бы Люсиль писала, она бы сочинила гораздо больше меня и смогла бы напечататься.

Я вспоминаю поразившее меня интервью с Жераром Гарустом на «Франс Интер». Художник опровергнул тезис о том, что гений должен быть безумцем. В пример он привел Ван Гога, в связи с которым частенько говорят о неразрывности безумия и таланта. По мнению Гаруста, если бы Ван Гог лечился современными медикаментами и не нарушал режим, он оставил бы еще более потрясающее наследие. Значит, психоз – огромная проблема и тормоз не только для простых людей, но и для гениев.