Дельфина де Виган - Дельфина де Виган «Отрицание ночи»

В день, когда я нашла маму мертвой, я не смогла забрать детей. Они остались у отца. На следующий день я сказала им что-то вроде «бабушка умерла» и, отвечая на вопросы, «она хотела уснуть» (боже мой, ведь я читала Франсуазу Дольто [1] Французский психоаналитик и педиатр. ). Спустя несколько недель сын назвал вещи своими именами. Бабушка покончила с собой, да, послала мир подальше, опустила занавес, оплатила счет, отошла от дел, сказала «stop», «basta» [2] Хватит ( итал. ). , «terminado» [3] Кончено ( исп .). , у нее имелись на то причины.

Не знаю, как я решилась писать о матери, с матери, по ее образу и подобию; я всегда отвергала эту идею, держалась от нее подальше столько, столько могла, мысленно составляя список современных авторов и классиков, создавших шедевры и посредственные романчики всевозможных жаров о своих матерях; я пыталась доказать себе, насколько тема «матери» избита и сложна, сколько препятствий на пути, какой риск.

Моя мать представлялась мне слишком сложной, странной, отчаянной и, в конце концов, невыносимой личностью.

Я попросила сестру собрать мамину переписку, ее тексты и бумаги и отнести в подвал. В доме я не нашла бы места.

Спустя какое-то время я научилась думать о Люсиль спокойно, не задерживая дыхание: я вспоминала ее походку, спину, слегка наклоненную вперед; сумку через плечо, на бедре; сигарету, крепко зажатую между пальцами; опущенную голову в вагоне метро; дрожащие руки; точные метафоры; короткий резкий смех, который словно удивлял ее саму, интонации. Мама умела «держать лицо», но голос выдавал чувства.

Я подумала, что никогда не забуду ее холодный странный юмор и невероятное воображение.

Я подумала, что Люсиль по очереди влюблялась в Марчелло Мастроянни (она постоянно его цитировала); в Йошку Шидлоу (театрального критика из журнала «Телерама», которого мама никогда не видела, однако восторгалась его стилем и умом); в бизнесмена по имени Эдуар, чья личность так и осталась для меня загадкой; в Грэхэма, натурального клошара 14-го округа – в хорошие времена он играл на скрипке, а потом его убили. О мужчинах, которые реально разделили с мамой жизнь, я и говорить не хочу. Мне кажется, однажды она провела вечер где-то на окраине города в компании Иммануила Канта и Клода Моне, за ужином, на котором подавали вареную курицу с овощами, а потом вернулась домой на RER [4] Разновидность метро в Париже. и по дороге умудрилась раздать все свои деньги нищим – после этого эпизода банк лишил ее чековой книжки. Мне всегда представлялось, что мама с одинаковым успехом могла бы полностью контролировать вычислительные системы своей компании и сеть железных дорог во Франции, а между делом – танцевать на барной стойке.

Я точно не знаю, в какой именно момент решила капитулировать, наверное, это произошло вместе с осознанием того, насколько мое писательство связано с мамой, с ее выдумками, фантазиями, с ее безумием, когда тяжесть бытия и боль вынуждали ее искать прибежища в собственном воображении.

Я попросила ее братьев и сестер поговорить со мной, рассказать мне о Люсиль. Я записала их истории, записала истории самых разных людей, знавших Люсиль и поведавших мне правду о нашей разоренной развеселой семейке. Я загрузила многочасовые интервью в компьютер и наслаждалась воспоминаниями, откровениями, молчанием, слезами, вздохами и смехом.

Я забрала у сестры мамины письма, дневники, рисунки, чтобы тщательно изучить их, проанализировать, обсосать, докопаться до сути. Я часами читала и перечитывала, пересматривала фотографии и видео, задавала одни и те же вопросы, разные вопросы.

Затем, подобно десяткам авторов, я попыталась создать книгу своей матери .

Уже больше часа Люсиль наблюдала за братьями, за их стремительными перемещениями – от земли к камням, от камней к деревьям, от деревьев снова к земле; они столпились вокруг какого-то насекомого, а вскоре к ним подоспели сестры, возбужденные и трепещущие, в надежде поближе увидеть мелкую, но удивительную божью тварь. « Вопят пронзительно, как будто их режут» , – подумала тогда Люсиль, а Лизбет еще вдобавок скакала, точно козленок, в то время как Жюстин во все горло звала Люсиль поглазеть на диковинку. Люсиль в шелковом струящемся светлом платье и в чулочках, натянутых идеально, без единой складки, сидела нога на ногу и не двигалась с места. Люсиль ни на минуту не теряла из виду братьев, сестер и других детей, сбежавшихся на крики, но ни за что на свете не сократила бы расстояние, отделявшее ее скамейку от общего переполоха. Каждый четверг, без исключений, Лиана, многодетная мать, отправляла своих отпрысков играть в сквер – старшим она строго наказывала следить за младшими и ни в коем случае не возвращаться до двух часов. С визгом дети покидали квартирку на улице Мобеж, спускались вниз с шестого этажа, пересекали улицу Ламартин, затем улицу Рошешуар, прежде чем триумфально и выразительно ворваться в сквер – этих детей, примерно одного возраста, с разницей, может быть, в несколько месяцев, этих ангелочков со светлыми, почти платиновыми волосами, чистыми глазами, шумных и радостных, нельзя было не заметить. Тем временем Лиана ложилась на первую попавшуюся кровать и два часа в тишине спала крепким сном, восстанавливаясь после беременностей, родов, кормления грудью, беспокойных ночей, прерываемых слезами и кошмарами, стирки, уборки и бесконечной готовки.