Отохико Кага - Приговор

— Повторяю ещё раз. Как тогда относиться к случаю с Такэо Кусумото? Вы всё бубните про своего Коно, но в тюрьме ведь содержится не он один. С этим Кусумото тоже не всё понятно, история у него не менее странная, чем у Коно, но, так или иначе, он такой же приговорённый к смертной казни. Однако ведёт он себя в заключении совершенно иначе.

У Кусумото нет никакого бреда преследования, и он не считает тюремных врачей отбросами общества. Он безропотно соблюдает дисциплину, ни разу не нарушал правил внутреннего распорядка и не имеет ни одного взыскания. Впрочем, о Кусумото вам может гораздо больше рассказать доктор Тикаки. Он его лечащий врач. Правда ведь, доктор? — И Офуруба похлопал Тикаки по плечу трубкой своей рукописи. Тикаки отстранился и ничего не ответил. Ему больше не хотелось участвовать в дискуссии. Он медленно подошёл к краю сцены и стал спускаться по лесенке вниз, но его остановил Офуруба.

— Подождите, Тикаки-кун! У нас же очень важный разговор! Мне хотелось бы услышать ваши соображения о поведении Кусумото.

Тикаки обернулся. Тут же к нему подлетели двое студентов и толкнули его обратно на сцену. Едва удержавшись на ногах, он остановился рядом с Офурубой и нехотя начал говорить:

— Я не могу считать себя лечащим врачом Кусумото. Просто недавно я виделся с ним и он меня заинтересовал, вот и всё. Заинтересовало же меня в нём то, что находясь в тюрьме, то есть в условиях абсолютной изоляции от общества, он живёт полной жизнью, сохраняя душевную чуткость, при том, конечно, что, как всякому живому человеку, ему свойственно страдать и приходить в отчаяние. — Пока Тикаки это произносил, в душе у него словно затеплился огонёк, неожиданно для самого себя он приблизился к микрофону почти вплотную и стал говорить громко, с воодушевлением:

— Когда речь заходит о тюрьмах, всегда подчёркивают, что условия жизни там ненормально тяжёлые. И это верно. Правда, служащие Управления исправительных учреждений утверждают, что заключённым обеспечены вполне человеческие условия содержания, — хотя боюсь, что само определение «человеческие» допускает множество толкований, — так или иначе, по их мнению, жизнь в тюрьмах максимально приближена к нормальной жизни, но я так не считаю. Факты, на которые вы, — Тикаки кивнул в сторону толстяка, — указывали, ну там, что заключённым мало платят за работу, что применяются антигуманные меры наказания — смирительные рубашки, наручники, дисциплинарные изоляторы, — разумеется, имеют место, более того, существует великое множество и других фактов. И я, как человек, работающий в тюрьме, могу всё это подтвердить. Тюрьма это совершенно анормальная среда, одно из самых уродливых порождений цивилизации. Поэтому при обострённой чувствительности вполне можно ощутить воздействие тех импульсов агрессивности, которые от неё исходят. Но мне хотелось бы сказать вот что. Личность, обострённо реагирующая на анормальность своего окружения, постепенно сама становится анормальной, её порабощают те анормальные условия, в которых она вынуждена существовать. Разве не так? Вот вы говорите, что Коно бунтует, выражает свой революционный протест. Но и его бунт, и его протест — всего лишь формы проявления тюремного психоза, который наблюдался и наблюдается у заключённых самых разных стран. Конечно, неприятно, что действия, которые вам представляются оригинальными и революционными, квалифицируются психиатрами как паранойдный бред. Но ведь бывают люди, которые и в анормальных условиях остаются людьми. Даже среди узников Освенцима, большинство которых, не выдержав поистине бесчеловечных, безнадёжных условий существования, деградировали, впали в животное состояние, — даже там была горстка людей, сумевших сохранить человеческое достоинство. Точно так же среди приговорённых к смерти есть отдельные личности, которым удаётся сохранить себя, они не бунтуют, не сходят с ума и не поддаются отчаянию. Я не утверждаю, что Кусумото именно таков. Но я имею основания утверждать, что он стремится к этому.

— Я читал его «Ночные мысли», это произведение свидетельствует о его желании бежать от действительности в мир иллюзий и о низкопоклонстве перед властями, — сказал толстяк, поправляя кончиком пальца сползающие очки. — Он оправдывает смертную казнь, послушать его, так это милость Божья или что-то вроде. О каком человеческом достоинстве тут может идти речь? В бунте Коно этого достоинства куда больше. Жить по-человечески можно, только категорически протестуя против самого института смертной казни, как такового.