Джойс Оутс - Делай со мной что захочешь

— Выглядит идеально, — удовлетворенно заметил Марвин. Он стал рыться в барахле и нашарил нитку жемчуга, но, когда попытался ее вытянуть, нитка лопнула, и жемчужины раскатились. Он буркнул что-то, глядя на то, как жемчужины скачут вокруг его ног и исчезают в пыли — это было досадно и смешно. Затем он нашел другую нитку жемчуга. Он подошел к Элине, чтобы надеть нитку ей на шею, — она покорно наклонила голову.

— Идеально, — сказал Марвин.

Он смотрел на нее. Вблизи он не выглядел красивым. Но лицо выражало силу, оно словно состояло из одних мускулов, упругих, гладких мускулов. Кожа у него казалась как бы многослойной, разной толщины. Он был крепкий, крупный, плотный; а у самой Элины на лице кожа такая тонкая — кажется, дотронься кончиком карандаша, и она прорвется. Марвин удовлетворенно улыбался, оглядывая жену, обнажив в улыбке свои крупные, чуть кривые, желтоватые зубы. Он смотрел на Элину, но словно бы и не видел ее.

— Все эти вещи десятки лет ждали тебя, — сказал он. — Собственно, даже столетия. Красивые вещи, вроде этих, лишь временно находятся во владении людей уродливых, обыкновенных — на самом деле они предназначены для таких, как ты, чтобы кто-то вроде меня мог преподнести их тебе. — Он набросил ей на шею еще одно ожерелье — длинную легкую золотую цепь, унизанную какими-то каменьями. Элина чувствовала на себе его теплое, сытое дыхание — ей казалось, что она чувствовала его всю жизнь. А они были женаты около года. Но этот год растягивался, он, казалось, все дальше и дальше уходил в прошлое, заслоняя собой все прошлое Элины, скрадывая его, делая упорядоченным, безопасным.

— Спасибо, это очень красиво, — сказала Элина.

— Я хочу дать тебе все, — сказал Марвин.

На шее у него сбоку была складка, в которую набралась грязь. Подбородок и щеки утром были выбриты, как всегда, но неровно, и кое-где уже снова начала пробиваться щетина, так что, казалось, под неровной поверхностью этого лица скрывалось другое лицо, таинственное и хитрое. Тяжелые веки Марвина все время находились в движении, взгляд его устремлялся на что-то и тут же передвигался, фокус менялся, так что очевидно было, как работает механизм его мысли, как он думает. Элина видела, как он думает. По ночам он иной раз прижимался к Элине, сонно, бессознательно, нашаривал ее рукой и находил. А Элина, не в силах заснуть, смотрела на его лицо, таинственное, темное, непроницаемое, лицо мужчины и, однако же, лицо ее мужа, ее мужа. Она любила его. Она обнимала его и чувствовала, как безостановочно, быстро двигаются его глаза — даже во сне! Он все время смотрит, все время думает. Глаза его все время устремлены на что-то, хоть он и спит… Это испугало бы Элину, если бы он не был ее мужем, а раз так, значит он не враг ей, он ей не опасен. Он оберегает ее. Его сила в тех словах, которые роятся у него в голове, в безостановочной работе его мозга. Элина была благодарна судьбе, что лежит рядом с ним, что она — его жена, держит его в объятиях, а он спит своим беспокойным сном; и если его голова полна слов, то голова Элины пуста.

Его мозг работал — и глубокий благостный безмолвный покой затоплял мозг Элины, словно чернила.

— Над чем ты так задумалась? О чем ты думаешь? — спросил Марвин.

— …я думаю о том, сколько здесь красивых вещей… вещей, утраченных для мира…

— Они вовсе не утрачены, — поправил ее Марвин. — Они принадлежат нам.

— Но мы даже не знаем, что они собой представляют…

— Но они же наши, они принадлежат нам.

Он нашел на фаянсовом блюде кольцо и надел его на палец Элине, но оно оказалось слишком большим. Он рассмеялся и надел его себе на палец — это был мужской перстень, вырезанный, судя по всему, из клыка какого-то зверя.

— Да, все это принадлежит нам, — весело сказал он, — и мы можем переписать это или запечатать и забыть на всю жизнь, и пусть оно сгниет, или сгорит, или будет сожрано молью… Это принадлежит нам — и больше никому. Никто другой не может этого коснуться. — Он был в отличном настроении. Он обнял Элину за плечи и поцеловал. — Ты любишь меня? Это для тебя приятный сюрприз?

— О да, я люблю тебя, — шепотом ответила она.

…Видавший виды комод, побитый и поцарапанный, сервант с наваленными на нем грязными кружевными занавесями и пожелтевшей парчой, телевизор с очень маленьким экраном — «Один из первых в мире экземпляров» — объявил Марвин, но довольно равнодушно. Хрустальные вазы, в которых опять-таки лежали украшения и маленькие, потемневшие от времени безделушки — голуби, слоники, лошадки, какие-то побитые фигурки людей и животных, — все это перемешано, словно части головоломки, безнадежно перепутано. У Элины наверняка бы закружилась голова, если бы Марвин легонько не поддерживал ее под руку. В другом зеркале — на этот раз прислоненном к перепачканным бархатным подушкам — она увидела свое лицо, неожиданно возникли ее светлые, почти белые волосы и безупречные четкие очертания скул и губ, и она не без удивления и радости подумала, что лицо ее существует независимо от нее самой, от ее мыслей или чувств, что это нечто постоянное, столь же предсказуемое и неизменное, как и все во вселенной. Рядом с ее лицом появилось красное лицо Марвина, но он смотрел на что-то и не заметил, что она рассматривает его.