Джойс Оутс - Делай со мной что захочешь

Но не сегодня. Не этим утром. Он приближался к сорока пяти годам. Ноги не держали его — от горя, от усталости. Он подумал: «А что, если мне… Если…»

И побежал.

В десятицентовке он купил линованной бумаги и конверт для деловой переписки, а тут как раз выглянуло солнце, и он отправился в близлежащий парк. Всем заинтересованным лицам, — написал он. Затем он вырвал страницу и начал сначала. В полицейское управление Сан-Франциско (и Питтсбурга). Он поставил дату: 27 июня 1950 года. Затем стал думать, думать… Он обнаружил, что сидит в парке на скамье, перед ним — пруд. А там плавают утки и лебеди. Еще больше уток на островке — больших белых уток. Ходят вперевалку и крякают очень громко. Две утки ринулись друг на друга, третья налетела на них, белое перышко одиноко упало в воду… Голова у него кружилась…

Еще выпить — он сейчас добудет себе еще выпить.

Нет, сначала надо написать письмо. Он должен собраться с мыслями и написать письмо.

«Птицы в наших общественных парках поднимают такой шум, что могут довести человека до безумия», — в раздражении написал он.

Нет. Он пропустил несколько строчек и начал снова. Шариковая ручка, которой он пользовался, почти вся исписалась. На ней значилось: «Росс. Продажа автомобилей». Ему всегда нравились ручки, которые пишу тонко, изящно — это делало его почерк изысканным.

«Самоубийство противозаконно. А Закон — он ведь очень мудрый, хотя люди и не сразу это понимают. Закон — все равно что стена. Бросайся на нее сколько хочешь — она будет стоять и стоять. Год тому назад я подумывал о том, чтобы покончить с собой, но не поддался соблазну и постепенно выздоровел, так что сейчас чувствую себя человеком свободным и здоровым. Но я считаю, что должен навести порядок в своей жизни.

Меня зовут Лео Росс, и вы разыскиваете меня. А я уже порядочное время нахожусь в Сан-Франциско, живу под чужим именем на…»

Он задумался. Как же называется его улица? Не может вспомнить. Нет, не может! Номер дома, кажется, 1844, но даже и в этом он не был уверен… В голове у него словно крутился волчок. В горло поднялась отрыжка после пива. Названия городов, названия штатов… номера шоссейных дорог… цифры на картах… Все как-то странно смешалось. Он перечитал написанное, но название улицы в памяти так и не всплыло.

Неподалеку пожилая негритянка бросала уткам кусочки хлеба, доставая их из хозяйственной сумки. Но утки не обращали на нее внимания.

— Да вот же, вот! — приговаривала она.

Мальчик лет шести с отцом тоже бросали им что-то вкусненькое из принесенной с собою картонки — к этому утки проявляли больший интерес, но все равно не такой уж большой. Много гогота. Кряканья. Лео никак не мог сосредоточиться. Мальчик выхватил у отца картонку и со злостью швырнул ее в воду: несколько огромных белых уток, хлопая по воде крыльями, ринулись к ней. Но запал кончился еще прежде, чем они добрались до картонки, движения их почему-то вдруг замедлились, они завертели головой в разные стороны. У Лео вдруг мелькнула мысль, что он бы с радостью пристрелил этих уток.

Он заставил себя перечитать написанное. И снова мучительно, с усилием принялся писать, оставив пустое место для названия улицы — он узнает его и проставит потом.

«Настоящим добровольно признаюсь в том, что я увез мою дочь, Элину Росс, из Питтсбурга, штат Пенсильвания, в Сан-Франциско, штат Калифорния, с единственной целью спрятать ее от местных властей и властей Питтсбурга, штат Пенсильвания, чем нарушил судебное постановление, вынесенное в отношении меня 15 июля 1949 года окружным судом Питтсбурга под председательством достопочтенного судьи Нормана Лукаса. Я подписываюсь под этим добровольным признанием, тем самым подчиняясь закону и полностью сознавая последствия моего заявления. Однако я иду на это при одном условии: что о моей дочери должным образом позаботятся и что ее не отправят на жительство назад в Питтсбург, к матери, бывшей миссис Лео Росс. Дальше я подробно изложу, почему вышеуказанная миссис Росс не может считаться достойной матерью и ей нельзя снова поручать опеку над…»

Тут его снова затопили воспоминания: лицо Ардис, веселая улыбка Ардис, ее грудной ласковый голос, привычка напевать, расхаживая по дому… Вот и сейчас она вошла в его сознание — словно распахнула дверь и перешагнула порог. «Бедный никчемный дуралей!» — рассмеялась она. Он явственно услышал это, услышал ее голос. Это было страшно. Она открыла дверь, небрежно распахнула ее и возникла в дверном проеме, — Ардис в своих туфлях на высоком каблуке, Ардис со своим презрительным смешком…