Сергей Саканский - Три части (сборник)

У корабля была труба, якорь и множество окошек, но чего-то кораблю не хватало. Тут же, на бумаге, прямо под якорем корабля лежал остро заточенный карандаш.

Жабра понял, что кораблю недостает матросов. Он принялся рисовать маленьких человечков – на палубе и на мачтах, высунув язык и сильно нажимая на карандаш. Вот какие хорошие человечки. Много-много хороших маленьких человечков нарисовал Жабра, пока мамка и дядя не вышли из другой комнаты.

Мамка посмотрела на Жабру очень радостно, наверное, ей было приятно видеть его за столом, что он рисует, исправляет неправильный рисунок. Он никогда не видел у мамки такого красивого, счастливого лица. Улыбался и дядя, но недолго: улыбка скорчилась под его усами и скрутилась в трубочку, а губы стали похожи на куриную попку.

Вдруг дядя схватился за голову, как это делают люди в кино, и заохал. Он произносил странные, непонятные юному Жабре слова:

– Курсовая. Кораблестроительный институт.

И Жабра мысленно повторял эти слова, стараясь их запомнить.

– Вон отсюда, бидища странная! И выболтка своего убери с моих глаз, пока я ему хребет не сломал!

Мамка, до сих пор кроткая, смущенная и красная, вдруг побледнела и затряслась.

– Что?! – вскричала она. – Хребет? Ах, ты слабак вонючий, ипотека! С маленьким своим пупочком!

Дядя вдруг размахнулся и шлепнул мамку по роже.

– Я тебе сейчас покажу – маленький! Мало тебе, скука! Мало, сикуха!

Среди незнакомых, непонятных слов мелькали хорошо известные, те, которые говорил мамке отец. Известные слова, как уже понимал Жабра, были обидными, грубыми, несправедливыми, отчего он делал вывод, что и неизвестные принадлежали к той же категории.

Вот, например – выболток, почему дядя назвал его выболтком? Разве он много болтал? Разве этот дядя, которого он видел впервые в жизни, знал, сколько он болтает и как? Да и мамку этот дядя никогда раньше не видел, ведь сегодня в парке, у памятника Ленину, он спрашивал мамку, как ее зовут и сам ей сказал, как зовут его, только вот почему-то забыл уже Жабра, как этого дядю зовут. Но, как бы его там ни звали, рассуждал Жабра, он никогда раньше не видел мамку, так почему же он называл ее скукой и сикухой, как и отец, который знал мамку давно?

– А как зовут этого дядю? – спросил мамку Жабра, когда они уже шли по городу и почти пришли домой.

– Какого дядю? – нахмурилась мамка, оглядываясь по сторонам. – Ах, этого… Да я уж и не помню, как его зовут! Только вот что… – мамка присела на корточки, остановив Жабру, крепко схватила его за плечи, тополиные пушинки, что лежали на асфальте, взметнулись и понеслись, движимые ветром от мамкиного платья, которое легло на асфальт мягким сиреневым колпаком.

– Вот что, – сказала мамка, строго глядя на Жабру своими большими серыми глазами, – ты никому не рассказывай про этого дядю, сынок. Это очень плохой дядя, злой. Если ты расскажешь про этого дядю отцу, то он убьет его. И тебя убьет, и меня, и всех нас. Вот какой это страшный дядя. И усы у него черные, колючие. Молчи про этого дядю, забудь о нем.

Легко сказать: забудь! Жабра так перепугался этого дяди, что ночью тот приснился ему. Дядя был пиратом, бармалеем с огромными усищами, он бегал по палубе корабля и вместе с другими человечками ловил корову. Поймав, человечки принялись доить ее и сосать ее молочко. Когда Жабра проснулся, он снова заметил, что его морковка неправдоподобно большая и будто бы даже скачет в пижамных штанишках. Теперь он уже знал, что надо делать с морковкой, чтобы угомонить ее.

За завтраком Жабра спросил отца:

– Папка, а что такое кораблестроительный институт?

Отец поперхнулся картошкой, картошка вылетела у него изо рта и перевернулась на столе. Мамка похлопала отца по спине.

– Если еще раз спросишь папку про кораблестроительный институт, – сказала она с громким шипением, словно сердитая кошка, – я тебя убью.

– Вот-вот, – сказал отец. – Такие слова у меня поперек горла стоят. Я было хотел тебе ответить, что кораблеблять… Вот опять. Я университетов не кончал. Я в другие места кончаю, – он шутливо боднул мамку в грудь, и та, столь же шутливо, шлепнула отца по щеке.

Вечером, укладывая Жабру спать, баюкая его, мамка прошептала ему в ухо, жарко дыша жареным луком:

– Я ну шучу. Я тебя убью и все.

Много прошло лет прежде, чем Жабра понял, осмысляя подробности того дня, что его мать была самой ординарной блядью, которая на его глазах познакомилась в парке со студентом и немедленно ему отдалась. И тыкал этот успешный юноша его молодой матери, вероятно, в анальное отверстие, поскольку именно таких женщин, что позволяли мужчинам данную операцию, и называли в те времена блядищами сраными.